Газета Спорт-Экспресс № 270 (6921) от 1 декабря 2015 года, интернет-версия - Полоса 8, Материал 1

2 декабря 2015

2 декабря 2015 | Футбол

ФУТБОЛ

В ближайшие дни поступит в продажу яркая автобиография Вадима Евсеева “Футбол без цензуры”, литературную запись которой сделал обозреватель “СЭ” Игорь РАБИНЕР. Сегодня мы публикуем рассказ культового защитника о самом знаменитом эпизоде своей карьеры - стыковых матчах Euro-2004 с Уэльсом, когда Евсеев в Кардиффе забил победный мяч, а затем выкрикнул в телекамеру легендарную фразу.

КАК РОДИЛАСЬ ЛЕГЕНДАРНАЯ ФРАЗА ЕВСЕЕВА

НАС С ЖЕНОЙ ЗАСТАВИЛИ ПОДПИСАТЬ СТРАШНУЮ БУМАГУ

В больницу я приехал ранним утром. Дочка Полина перед операцией на сердце ночевала уже там, а жена Таня с тещей остались в гостинице при клинике.

Дочка в свои четыре годика ничего не понимала и не боялась. А вот мы с Таней... Нас ведь бумагу заставили подписать. Страшную. Что в случае летального исхода больница ответственности не несет. Деваться некуда, подписали. Но состояние - не передать.

Когда Полину увезли на операцию, нам сказали погулять часа три-четыре. Пошли в центр Мюнхена. По Мариенплац, по Карлсплац - туда-сюда, только чтобы время скоротать. Я старался идти спокойно, эмоций не показывать. Хотя внутри их хватало. Но рядом - женщины, и если еще и я начну истерить... Нет, если ты мужик, то в такой ситуации должен быть непроницаем.

Вдруг пошли звонки. Вначале знакомый спрашивает: “Как дочка?” - “Откуда вы знаете?” - “Да вся страна об этом говорит!” Мы с Таней - в шоке.

В первый момент было неприятно, особенно я встревожился за жену, которой даже в больницу, как потом выяснилось, начали названивать. Все-таки это наша личная история. Любому было бы дискомфортно, и вначале я немного обиделся на Георгия Александровича Ярцева, который всем об этом рассказал. Но спустя некоторое время, поскольку операция прошла успешно, раздражение исчезло.

Георгий Ярцев:

- Есть надежные люди, которым ты доверяешь безоговорочно. И когда Вадику перед играми с Уэльсом потребовалось уехать к дочери, я даже не сомневался, что он не просто вовремя вернется, но приедет готовым на сто процентов. Недаром, когда позвонил ему сразу после назначения в сборную, сказал: “Мы же друг друга не подводили”. Так было и до того, так оказалось и после.

Да, я рассказал журналистам, а через них и болельщикам, почему Вадик улетел в Германию и что случилось с его дочкой. Объясню почему. Перед Уэльсом каждый день собирались пресс-конференции. И все интересовались, зная мое отношение к Евсееву и то, что это игрок основного состава, почему его нет. А вы помните, какой в тот момент была ситуация с некоторыми игроками и какие вокруг всего этого роились слухи (Ярцев намекает на последующую дисквалификацию Егора Титова из-за массового употребления в “Спартаке” бромантана. - Прим.И.Р.). Подоплека вопроса была такая: не на таблетках ли он, не из-за этого ли уехал?

Поэтому я и сказал: успокойтесь, человек уехал по таким-то семейным обстоятельствам. Сказать абстрактно - “по семейным” - было нельзя, потому что это не выглядело бы убедительно, слухов стало бы только больше. Вокруг сборной и так-то творилось черт-те что, и нельзя было ситуацию замалчивать. Надо было четко ответить, почему Евсеев не участвует в тренировочном процессе.

Часов через пять вернулись в больницу. Когда подходили - ног под собой не чувствовали, хотя никто никому ничего не говорил. Но все же понятно. Лица бледные, напряжение внутри - дикое.

Большего облегчения, чем после слов переводчика: “Все отлично!” - я не испытывал ни разу в жизни. Мигом успокоились, обрадовались. И вдруг слышим: “Вы к ребенку-то зайдете?” А мы к реалиям нашей медицины привыкли - нам и в голову не приходило, что такое возможно. Операция-то у Полины была не на пальце, а на сердце. Но оказалось - можно. Хоть и в реанимацию!

А потом Таня говорит: “Видишь, все нормально. Езжай завтра в сборную. Я знаю, что тебе это надо. А мне мама поможет, я же не одна тут остаюсь”.

Жена знала, как я футбол люблю. Хотя вряд ли она до конца понимала, какой важности эти игры с Уэльсом. Для нее в любом случае на первом месте был ребенок, и это правильно. Но Полине было уже лучше, и, пусть я ничего не говорил, Таня поняла, что мне лучше поехать.

Связался с администратором сборной Виктором Вотоловским, он быстро решил вопрос с билетом - я же в Мюнхен из Москвы без обратного летел. Не знал, как все будет, не хотел брать.

Наутро улетел. К обеду уже был в команде. Пробежался, пришел в баню, и ребята сильно удивились: “Ты откуда взялся?”

ЦСКА НАС ПРОСТИМУЛИРОВАЛ. ЧАСТЬ ЭТИХ ДЕНЕГ РЕБЯТА ОТДАЛИ МНЕ

Заняли второе место в группе, попали в стыках на Уэльс. А дату операции перенести было уже невозможно - там, в Мюнхене, все на месяцы вперед расписано. И вот в субботу последний тур чемпионата, в понедельник у Ярцева начинается сбор в Тарасовке. Приезжаю, сразу захожу к нему в номер. Там трое - сам Ярцев, Ринат Дасаев и Никита Симонян.

Объясняю: мол, 12-го числа - операция у дочки в Германии. Как отреагируют, не знал. Игра-то первая с Уэльсом, в Москве, - уже 15-го.

Саныч отвечает: “Никаких вопросов. Конечно, поезжай к семье. А когда с ребенком все будет хорошо, мы тебя тут ждем в любой момент”. И Дасаев то же самое повторил, и Никита Павлович поддержал.

Ни одного слова о сроках, в которые мне “надлежит вернуться в расположение сборной”, и всего такого прочего не было. Не то чтобы я был удивлен, просто стало приятно - не каждый в столь нервной обстановке так бы себя повел. Но в Ярцеве я всегда был уверен.

И не только в Ярцеве. Я ведь из Кардиффа полетел в Мюнхен, а у “Локомотива” вскоре была игра Лиги чемпионов, дома с киевским “Динамо”. И никто мне не звонил, не подгонял. Наоборот, я сам позвонил Сереге Овчинникову - команда тогда была в Хосте на сборах. А он передал слова Семина: “Сколько надо, столько и оставайся”. Юрий Палыч - он всегда таким человеком был. Нормальным.

Хотя, возможно, Ярцева я и на неделю раньше предупредил. Припоминаю, что в РФС за деньгами приезжал - их тогда наличными давали - и к нему заходил. Вышло, кстати, немало - за ту осень и следующий год я заработал в сборной тысяч 120 долларов и расценивал это как деньги, упавшие с неба. Учитывая, что до того я в сборной не играл, а тут сразу оказался основным защитником. Хотя какой-то суммой премиальных за отборочные матчи мы поделились с теми ребятами, кто играл при Газзаеве, а при Ярцеве уже не призывался.

Операция обошлась мне в 50 тысяч евро, сумму нам еще в конце зимы - начале весны назвали. Зарплата у меня в “Локомотиве” на тот момент была 10 тысяч в месяц, и деньги на оплату имелись. Ведь все 10 тысяч я откладывал: в “Локо” были хорошие премиальные за победы, и жил я на них. А зарплату копил. Вот она и пригодилась...

Но самое интересное - какие же педантичные люди эти немцы! Операцию сделали, деньги уже давно уплачены, но, когда я вернулся в Мюнхен из Уэльса, меня приглашают в кабинет и возвращают из этого полтинника 15 тысяч. Говорят: “Мы уже после операции все окончательно просчитали, и вышло 35”. Пытаюсь себе представить, чтобы у нас так деньги вернули, - как-то не очень получается.

А самое поразительное произошло потом. Про операцию только ребята из “Локомотива” заранее знали. И 23 августа мы обыграли “Сатурн”, который шел в тот момент то ли на первом, то ли на втором месте. Я забил гол на 90-й минуте. И за победу в том матче нам ЦСКА бонус пообещал, простимулировал, можно сказать. 100 тысяч долларов на команду. Ничего страшного в этом не вижу - нам же не за поражение деньги пообещали, а за победу!

Так вот, выиграли мы, приезжаем на базу в Баковку, а там ко мне в комнату Овчинников заходит. И дает три толстые пачки долларов. По десять тысяч.

“Это что?” - говорю. “Ребята скинулись, - отвечает. - На операцию, которая у твоей дочки будет. Из этих денег, которые мы получили от ЦСКА”. Для меня это было неожиданно и очень приятно.

Но это - “Локомотив” времен Юрия Семина. Настоящая семья. Команда, где никто никого не оставлял в беде. Я счастлив, что в ней играл, потому что мало где сталкивался с такой атмосферой...

Татьяна Евсеева:

- Я была потрясена, узнав про 30 тысяч от команды. Нет, конечно, понимала, какие среди ребят в “Локомотиве” отношения, да и среди девчонок тоже. Но чтобы до такой степени…

Тут Сергею Овчинникову, хотя после развода с Ингой у меня к нему отношение сложное, надо отдать должное. Он сказал ребятам: “Нужно помочь”. Пусть мы и сами на тот момент уже могли позволить себе такую операцию, но они - молодцы. Нет слов. Я только одну такую историю еще слышала: когда разбился на машине вратарь ЦСКА Вениамин Мандрыкин, ребята тоже собирали деньги на его лечение.

И это же надо, чтобы операция совпала со стыковыми матчами с Уэльсом. Вадик к нам со сбора прилетел, на что я, честно говоря, не надеялась. Даже при том, что знала, как к нему Ярцев хорошо относится, не думала, что он его со сборов перед такими важными матчами отпустит.

День операции помню по минутам. Полине дали какое-то успокаивающее лекарство и увезли. У меня была ужасная истерика, немецкие врачи со всем их самообладанием не выдержали и предупредили: “Если она сейчас не угомонится, мы ее выведем из клиники”. Это не передать словами, только мать может чувствовать, что это такое - когда твоего ребенка увозят на операцию на сердце и неизвестно, что будет, привезут ли его назад живым. Ведь это - сердце, и его останавливают!

Операция длилась шесть часов. Это был ад. Ведь нам говорили - часа три, максимум четыре. Мы пришли в гостиницу, я говорю: “Наверное, мне надо поспать, время быстрее пройдет”. Но куда тут заснуть!

Вадик абсолютно не показывал нам с мамой, что его колотит. Я ему еще говорю: “Ну почему ты такой спокойный? Что, в тебе сердца нет?” Сейчас-то понимаю, чего ему это внешнее спокойствие стоило. Муж совершенно правильно себя вел, потому что, если бы еще и он начал показывать, что у него внутри, вообще не знаю, что бы со мной и мамой стало...

Точно так же, кстати, вела себя и Инга Овчинникова, моя лучшая подруга. Мы и сейчас, когда они с Сергеем давно уже не вместе, а она живет в Америке, каждый день созваниваемся и по сорок сообщений в сутки друг другу пишем. А тогда все подружки звонили и плакали: ой ты бедная-несчастная. И только Инга звонила и как ни в чем не бывало бодрым голосом спрашивала: “Ну, что ты там делаешь? Когда прилетаешь?”

И ни слова про операцию. Я думала: “Ну ни фига ж себе, какая она бесчувственная”. Только спустя время поняла: если бы еще и она начала скулить, как остальные, наверное, я бы не выдержала. А она, женщина мудрая, меня тянула за луковичку туда, наверх. И до сих пор, мне кажется, тянет...

После операции Вадик метался, лететь ему или оставаться. Но я понимала, что ему будет лучше вернуться в сборную. А смысл сидеть в Мюнхене? Чтобы я поплакалась ему в жилетку? Так для этого со мной мама была, с которой я могла все эти чувства разделить. А он - спортсмен. И у него была важнейшая игра. И я видела, что ему это надо. Он улетел, но каждый вечер мне звонил. А прямо из Кардиффа прилетел обратно в Мюнхен...

В ЭПИЗОДЕ С ГИГГЗОМ Я ПРИТВОРЯЛСЯ. РАДИ КОМАНДЫ

Началось все с моего нарушения на Гиггзе. Хотя арбитр и дал свисток в нашу пользу, можно сказать, что я сыграл грубо. Если не грязно. Въехал ему шипами сбоку в икроножную мышцу, чуть ниже колена.

Тот мяч был ничейный, мы шли к нему одновременно. Что показательно, и главный судья, и его помощник были рядом, и оба нарушения не увидели. Да, Райан меня опередил, а я ему поверх мяча попал в ногу. Мяч улетел в аут. Я посмотрел на Гиггза. Вид у него был остервенелый. Понял, что это ему не понравилось.

В конце концов, судьи рядом стояли. И, по-моему, он был зол на них больше, чем на меня. Читал, он говорил потом, что тем ударом я мог сломать ему ногу. Что ж, значит, запомнит меня на всю жизнь, хоть и врезал я ему по ноге неумышленно. А в Англии, между прочим, он проходил через такое каждую вторую игру. И, повторяю, с моей стороны это была не специальная грубость. Я хотел сыграть в мяч. Не получилось.

Извиняться я не хотел. Там война была. Не до извинений. Мяч вернулся из аута, и после этого, как я понял, он захотел мне отомстить. Вначале ударил головой в бровь. Я даже не сообразил, что происходит, а упал уже после того, как он локтем въехал мне в голову. На этом Гиггз успокоился.

Правда ли, что второй удар вышел слабее первого и мое падение было не слишком вынужденным? Правда. Я упал, лежал, притворялся, думал, ему красную дадут. Мой друг Саша Маньяков рассказывал, что смотрел тот матч с трибуны и сидел прямо над местом, где случился этот эпизод. И когда я, поразмыслив секунды три, схватился за голову и рухнул на траву, он заржал. Потому что симулировать я не умею, и он это хорошо знал.

Если за границей в таких случаях всегда падают, почему русский человек не может упасть? Удар-то в конце концов был, так что о чистой симуляции говорить нельзя. И не случайно же после апелляции РФС Гиггза дисквалифицировали на два матча - пусть уже и после игр с Россией. Значит, виноват!

Да, не скрою, секунда размышлений, падать или нет, была. Но почему соперники могут нас провоцировать, а мы им ответить тем же не имеем права? Почему мы должны подставлять вторую щеку? Можно было не падать, можно. Но я не считаю, что поступил плохо, потому что сделал это ради команды.

Я всегда таскал рояль. И никогда не осуждал того же Симеоне за эпизод с Бекхэмом на чемпионате мира 1998 года во время встречи Аргентина - Англия. Ведь благодаря тому моменту аргентинцы победили. Другое дело, что судья нашего матча эпизода не заметил - и Гиггза в отличие от Бекхэма не удалил.

Можно сделать что-то для команды. А можно специально не забить мяч в пустые ворота, как сделал Игорь Семшов в матче его “Торпедо” со “Спартаком” Романцева, и благодаря этому поехать на чемпионат мира 2002 года. Фэйр-плей, говорите? По-моему, фэйр-плей - это то, что ты делаешь не для себя, а для команды. Семшов же действовал ей во вред. Зато до этого его в сборную не приглашали ни разу, а тут он был вызван и поехал в Японию и Корею. И почему-то не отказался, руководствуясь принципами фэйр-плей.

Гиггз для меня был большим футболистом, но не богом. У нас по общедоступному телевидению тогда показывали, по-моему, часовые обзоры премьер-лиги, и, конечно, его имя не было для меня пустым звуком. Но ни перед ним, ни даже перед более великими людьми я не робел. Когда мы на “Локомотиве”, по сути, на песке, играли против “Реала”, выпрыгнул против Зидана. Я лицом к мячу, он - спиной. И так получилось, что я зубами ему в лысину впился и у него кровь пошла. Пластырем заклеили, и он на поле вернулся.

Зинедин, кстати, нормально отреагировал. Футбол, игровой момент, ничего особенного. Я его зауважал, потому что он не повел себя как истеричка. Да и на Гиггза не зол - опять же футбольный был эпизод, никакой подлости. Если бы было не так, никогда не пригласил бы его на свой прощальный матч. И он вроде собирался приехать, да май на дворе был, и календарь “МЮ” не позволил.

Я всегда настраивался на важные матчи по-особому. Но всегда старался играть в мяч. И никого за всю свою карьеру не сломал. А реально хотел - только одного подлеца. Коромана, который играл в “Крыльях Советов” и в “Динамо”. Как-то раз с бело-голубыми играли, и, когда я лежал на газоне, он на меня умышленно шипами наступил.

С Гиггзом же у меня такого желания не было. Людей, которые меня хорошо знают, отсутствие реакции с моей стороны удивило. Я действительно часто не прощал людям то, что они делают на поле. Как раз в том сезоне меня за такое удалили в Ярославле. Но с Уэльсом был тот случай, когда главным была команда, а не личные амбиции. И пришлось терпеть.

ПИВО ДО ТРЕХ НОЧИ В ТАРАСОВКЕ

Дома с Уэльсом сыграли вничью - 0:0. Результат был, мягко говоря, не очень - уж в первом-то матче точно рассчитывали выиграть и задел сделать. В раздевалке тишина стояла мертвая, гнетущая. Ощущение было - как будто на чемпионат Европы уже не попали.

Если бы Ярцев в тот момент начал нас в раздевалке песочить и тем более в прессе поливать - точно бы в Уэльсе проиграли. Настроение-то было на нуле. Влад Радимов потом вспоминал, как это было. Он в первом матче не играл, спустился с трибуны в раздевалку - и тут Георгий Саныч заходит. Видит все эти похоронные лица, поднимает брови и говорит: “А что случилось? Как они играли - десять человек в обороне, все сегодня видели. А теперь посмотрим, что будет, когда им придется немножко атаковать”. И все сразу головы приподняли, повеселели. Это ведь очень важно, что тренер в такие минуты говорит. И как.

К тому же остались без Овчинникова и Мостового. Причем Мост свою желтую получил именно в куче-мале, случившейся после моего эпизода с Гиггзом. А Босс пострадал от португальского судьи, который всегда его “любил”. Так по крайней мере Серега после матча сказал. В итоге на второй матч мы в любом случае оказывались с вратарем, у которого ноль матчей за сборную. Приятного в этом было мало.

Но у Славы Малафеева хоть какой-то международный опыт был, а у совсем юного Игоря Акинфеева - пусто. Поэтому, хотя нам ничего и не говорили, мы не сомневались, что играть будет Слава. А на Серегу не злились, хоть это была и большая потеря. С каждым может случиться.

Обсудить, в общем, было что. И мы вечером после первого матча решили в Тарасовке пивка попить. По-моему, в номере у Димы Аленичева на третьем этаже. Под картишки. Мы с Витей Онопко, правда, в них не играли - в отличие от Аленя, Радима, Гуся (Ролана Гусева. - Прим.И.Р.).

Кончился первый ящик “Миллера”, который как-то пронесли на базу еще до меня. Я был назначен ответственным за пронос второго. Разработали целую систему ухищрений, чтобы не увидела охрана. С учетом высокого тарасовского забора сделать это в районе полуночи было непросто. Но нам, как мы думали, удалось - с помощью перехода по второму этажу.

Но спустя годы, когда с ветеранами куда-то играть ездили, Георгий Саныч раз хитро на меня посмотрел, вспомнил тот день и говорит: “Чё, думаешь, я ничего не знаю? Все знаю!” И расписал - как говорится, картина маслом. А мы-то думали... Все лучше понимаю истину, которую не раз слышал: одно из главных тренерских искусств - каких-то вещей не замечать.

Уверен, что стукачей среди нас не было. Просто камеры, охрана - все эти современные навороты мы недооценили. Хорошо, что без последствий.

А посидели тогда прилично. То ли до двух, то ли до трех. И нам это надо было. Не присели бы - как знать, выиграли бы ответный матч в Кардиффе или нет. Когда ты находишься в таком моральном состоянии, как мы после первой игры, лучше не держать все в себе, а общаться, разговаривать. Из этого ведь тоже коллектив настоящий складывается. У нас в “Локомотиве” всегда так было...

В Кардиффе поселились на природе, у озера. Никакого ажиотажа не ощущали, ничего не видели и не слышали. Зато были поводы для веселья. Ноябрь, холод противный - но все до такой степени раскрепощены, что кто-то из массажистов на потеху игрокам даже окунулся. По этим вещам у нас всегда Слава Зинченко, сапожник, специалистом был, приговаривал: “Я везде купаюсь”.

В день игры я созвонился с женой, она сказала, что с дочкой все нормально. Когда выходил на поле, о ней и думал. О том, что сыграю сейчас для нее, - а потом полечу к семье, в Германию. Билет уже был, администратор сборной купил.

ДУМАЛ, ГИГГЗ НЕ ПОЖМЕТ МНЕ РУКУ

Я не знал, что за время между первым и вторым матчем валлийская пресса сделала меня врагом всего Уэльса. В ответной игре ждал каких-то неприятных эпизодов лишь от Гиггза. Но если партнеры Райана, в первую очередь Сэведж, отличались провокациями, то именно с его стороны почти ничего подобного не последовало.

Конечно, он был настроен против меня и нашей команды, разгорячен, но держал себя в рамках. Только один раз не выдержал. Мяч ушел в аут, и обычно люди, чтобы ты его ввел, спокойно тебе его катят. А он со всей силы в меня ударил. Ничего страшного, я и не к такому был готов. Особенно после того, как на третьей минуте Сэведж, длинноволосый такой, шипами мне в колено врезался. Но я тоже не собирался плакаться. Игровой момент. Не разлетелось же колено, жив-здоров остался!

Откровенно говоря, я думал, что руку перед игрой Гиггз мне не пожмет. Но он пожал. Правда, Гиггз в этот момент, как я понял, смотрел мне в глаза, а у меня они были опущены. Но не потому, что я чувствовал себя в чем-то виноватым. Я умышленно не смотрел не только на него, но и на остальных игроков сборной Уэльса.

Не хотелось мне на них смотреть после того, как они играли в Москве. Ведь именно из-за их провокаций у нас в первой игре два ключевых футболиста на пустом месте, по сути, получили желтые карточки и вынуждены были пропустить ответный матч.

Когда прилетели, было смешно. Выходим из здания аэропорта. Шум, ажиотаж, телекамеры, микрофоны. И все мечутся, ищут кого-то одного. Потом выяснилось, что это меня искали. Но не узнали.

Вначале было как-то непривычно, когда мяч попадал ко мне - и раздавался дикий свист. Свистели, орали, улюлюкали все 72 тысячи - кроме наших болельщиков, естественно. Пресса своих за эти дни накрутила. Из-за истории с Гиггзом. Но я быстро привык.

Когда весь этот свист услышал, в голове всплыл эпизод с Луишем Фигу в матче “Барселона” - “Реал”. Он тогда только из Каталонии в Мадрид перешел, и болельщики “Барсы” его ненавидели. И не просто на него орали и предметы разные швыряли, а даже свиную голову с трибун кинули. И ничего - он спокойно к этому отнесся и сыграл, как умеет. Вот и я себе сказал: “Сделай то же самое”.

Скажу больше - мне это помогло. Я же человек такой - лучше всего играл, если был заведен, разозлен. Так что, может, и не забил бы я никакого гола, если бы весь стадион в Кардиффе мне не свистел. Знаете, как приятно играть в такой обстановке! Тем более что там, в отличие, например, от Стамбула, только кричали и гудели, но ничего на поле не бросали. В Уэльсе и сеток заградительных нет - менталитет не позволяет людям предметы в игроков кидать и на поле выбегать. Найдется, конечно, пара сумасшедших в год - как в том знаменитом случае, когда Эрик Кантона охамевшему фанату наподдал. Но в целом все безопасно.

То, что главное - меня завести, лучше всех Семин знал. И нередко этим пользовался. В 2002 году перед самым перерывом на чемпионат мира я только восстановился после разрыва крестообразной связки колена, и мы играли с “Ротором” последний матч. Юрий Палыч пообещал меня выпустить в стартовом составе, но в последний момент передумал и оставил в запасе.

В итоге я вышел на замену и успел забить гол. После чего подбежал к скамейке и заорал: “Семин, со...ать!” В пылу обиды за невыполненное тренером обещание. Слышали это все, кто находился не только рядом, но и на расстоянии метров двадцати. С глоткой у меня все в порядке.

Девять из десяти тренеров после такого выгнали бы меня из команды. Что сделал бы тот же Романцев - даже представить страшно. Но Палыч лишь усмехнулся. Промолчал. А потом, когда я после чемпионата мира не только вернулся в состав, но и начал постоянно забивать, на тренировках постоянно всем говорил: “Разозлитесь на меня, как Евсеев!”

А в Уэльсе эту мою особенность не знали. И про все мои эмоции, про Полину, про то, что играю ради нее. Нет, я не говорил себе: “Ты должен забить гол”. Защитнику накручивать себя таким образом глупо. Хотелось просто выиграть и выйти на чемпионат Европы. А кто при этом забьет, никакого значения не имело.

КОГДА БРАЛИ АВТОГРАФЫ, ЧАСТО ПРОСИЛИ, ЧТОБЫ ДОПИСАЛ ТУ ФРАЗУ

И вот - 22-я минута. Штрафной. К мячу, как обычно, идет Гусь, Ролан Гусев.

Я не видел, куда он подает. Сам Гусь потом рассказывал в интервью, что главным для него было перебить мяч через высоченного Хартсона, вставшего на ближней штанге. Я же просто пошел в зону, а потом получилось так, что мяч всех перелетел - и мне даже не пришлось прыгать. Даже не бил, а просто подставил голову. Вратарь, гадая направление, метнулся в угол, но мяч о землю ударился и по центру залетел. Го-о-ол!

Эмоции в ту секунду, конечно, зашкалили. Мог ли тогда уже подбежать и в камеры что-то крикнуть? Мог. Но понимал, что еще больше часа игры осталось и ничего еще не решено. Нечего расплескиваться, играть надо.

На установках в сборной Ярцев ни разу мне не говорил, чтобы я шел в чужую штрафную на стандартные положения. Моей задачей было не забивать мячи, а обороняться и начинать атаки. А при “стандартах” следовало оставаться с одним из партнеров - чаще всего Димой Сенниковым - за линией штрафной и держать нападающих соперника, которые не отходили назад.

А тут никто из валлийцев впереди не остался. В ту секунду и решил: “А дай-ка попробую!” Риска-то никакого. Не знаю даже откуда этот порыв у меня возник - Ярцев же, повторяю, ни разу меня о таком не просил. Правда, потом, когда я сказал об этом журналистам, он в своем эмоциональном стиле подкалывал: “Зачем ты им все рассказал?” Но так, в шутку. Вот уж кто-кто, а что он, что Семин ревновать к славе, завидовать не будут. Это не про них.

А бегать вперед на те же “стандарты” мне хотелось всегда. В том же “Локомотиве” я так много забивал мячей, вошел во вкус. И было даже немного досадно, что в сборной у меня другое задание.

Когда я прибежал в штрафную, меня никто не держал. Марк Хьюз, тренер Уэльса и бывший партнер Гиггза по “Манчестер Юнайтед”, тоже ведь разбирал нашу игру, в том числе и первую, в Черкизове. А там я никуда не бегал. Вот нестандартное решение и привело к такому исходу. Подумать только: я же всего один гол за сборную забил. Зато такой, о котором никогда не забудут.

Но не считаю, что это я сборную на чемпионат Европы вывел. Просто гол забил. А вывела - вся команда, и заслуга у всех была равной.

Когда увидел мяч в сетке, почувствовал, что сделал это ради Полины. Ей этот гол и посвятил.

...И вот - конец. Мы - на чемпионате Европы! Вижу - Ярцев бежит ко мне. Обнимаемся. Потом - куча-мала у углового флажка, все сходят с ума. Ловим Ярцева, в воздух кидаем. Потом в раздевалке кто-то быстро накачается пивом, которое там непонятно откуда возникло, и начнет кидаться пивными банками...

В какой-то момент всего этого безумия на поле и случилось то, о чем потом долго говорила вся Россия. Но в какой именно момент - хоть убей, не помню. Все было как в тумане...

Я заметил, что за мной неотступно следует камера. В одну сторону иду - она сюда, в другую - туда. Вроде как герой матча. Рядом идет Бородюк. И, видимо, уже понимает, что я готов что-то отчудить. Говорит: “Не надо, не надо!”

Надо. Меня всего переполняло от того, что в последние недели испытал. Ну и выплеснулось.

По-моему, я даже два раза это “Х... вам!” крикнул. А до этого фразу “Знай русского Ивана!”. Но, видимо, еще был далеко от микрофона, и ее зрители не услышали. Жаль. А вот о той фразе не жалею. Абсолютно. И мне было приятно, когда узнал, что к чемпионату Европы выпустили серию футболок с этим выражением.

О чем я думал, когда кричал? Хотел ли, чтобы народ услышал? Да если честно, ни о чем не думал, ничего не хотел. В таком состоянии голова отключается.

А крикнул я это, естественно, валлийцам, имея в виду, что снимают матч не наши, а они. Адресовал эту фразу народу Уэльса. Не сказать, что как-то его ненавидел - ничего подобного. Просто мы их обыграли! Знал, что британское телевидение всегда так действует - после финального свистка показывает лучшего игрока и того, кто забил...

Крикнул - и тут же забыл. Как это говорится - в состоянии аффекта. В этих словах не было смысла. Просто я вложил в них все то, что испытал до и во время операции Полины. Все то, что чувствовал после первой игры, когда на телевидении все говорили, что в Уэльсе у нас нет шансов, потому что дома сыграли вничью и в гостях у нас не будет двух ключевых игроков. Может, тем, кто в нас не верил, тоже кричал - кто его знает? Сейчас многое домысливать можно.

Потом много интересного про ту фразу читал. Виктор Шендерович написал, что ею я выразил русскую национальную идею. Понравилось. Здорово и поэт Михаил Танич, как мне передали, в интервью сказал: “Это же шлягер! Не может же человек всю жизнь скрывать эмоции. А этот гол Уэльсу был высшей точкой его жизни. И взыграло в нем что-то наше, русское. Я с восторгом это услышал”. Прав Танич - это действительно была главная точка в моей жизни.

И уж совсем мне понравилось, что в сборник анекдотов попал. Читаю много лет спустя - и натыкаюсь: “Когда у России с японцами возникли проблемы из-за спорных островов, Дмитрий Медведев отправил на переговоры Евсеева...”

Не только в анекдотах, но и в жизни в связи с этим возникали смешные моменты. Когда я закончил карьеру игрока и несколько месяцев работал в агентской компании у моего друга детства Саши Маньякова, поехали мы как-то в Киргизию подписывать местного футболиста Валерия Кичина. Так какие-то высокопоставленные киргизские чиновники представляли меня друг другу так: “Знакомься, это Вадим Евсеев. Ну тот, который “Х... вам!””.

Если честно, я не краснел. Сказал - и сказал. Время было очень позднее, и дети, которые такие слова слышать не должны, уже давно должны были спать.

Первым, помню, прямо в раздевалку мне дозвонился одноклассник Андрей Ровдо. Вернее, это был первый звонок, когда я взял трубку. “Знаешь, что ты в камеру сказал?” - спрашивает. “Нет”, - отвечаю. Он и объяснил.

…Больше этого выражения я нигде не повторял, хотя многие просили - на бис. Крылатая фраза должна быть сказана лишь однажды. Если повторяться, будет банально. Да и невозможно такое подготовить заранее. Это может случиться только на таком диком эмоциональном накале, который у меня тогда был.

Потом, когда ко мне подходили за автографом, не раз просили, чтобы дописал еще и эту фразу. Отвечал: “Сами допишете”. Много раз такое было. Но не написал ни разу.

Такие просьбы меня не раздражали. А вот когда на радио какая-то слушательница по телефону начала кричать, что меня дома плохо воспитали, поэтому я так выругался, - признаюсь, разозлился. Знали бы вы мою ситуацию - а потом выводами бы бросались. Да, Ярцев рассказывал о том, что у меня в семье произошло, но все равно, думаю, в курсе событий было не так уж много людей.

Дочка матом не ругается. Хотя все эти слова, уверен, знает. У них же в классе - сплошные пацаны. А шестнадцать лет - как раз тот возраст, когда матерятся для самоутверждения. В классе, правда, всего пять человек, школа-то частная. Но четверо остальных - ребята...

Меня стали регулярно узнавать на улице. Какая-то 60-летняя бабуля опознала в магазине - тут я вообще обалдел. Позвали на программу Андрея Малахова. Наконец, на новогодний “Голубой огонек”, где мы с Катей Лель пели. Понравилось ли? Предпочел бы, как Саша Овечкин в ее клипе: стоять у телефона-автомата и ничего не делать...

Не могу сказать, что мне все это не нравилось. Но главным в жизни было, конечно, другое. То, что у ребенка хорошо прошла операция. И что Полина вернулась из Мюнхена в Москву живой и здоровой.

Ведь если бы не было всех этих переживаний - не было бы и гола. Уверен на тысячу процентов.

Татьяна Евсеева:

- Первой, по-моему, мне после матча написала эсэмэску девушка Булыкина: “Ну твой и отчудил!” О боже, думаю, ну что он там еще натворил?! А тут и Инга Овчинникова звонит, все рассказывает. Радуюсь, конечно, что забил, но, услышав про фразу, хватаюсь за голову: “Мама дорогая, и что же теперь будет?!”

Вначале была в шоке, обалдела. Как-то не особо мне это все понравилось. Но потом поняла, почувствовала. Видимо, у него все то, что творилось с дочерью, внутри сидело, и он не знал, как с этим справиться.

Мне кажется, этот гол он получил откуда-то свыше. Бог дал ему этот глоток славы за все, что он тогда пережил.

Он ничего не имел в виду. У него это просто вышло. Операция у Полины удачно завершилась. Он забил этот гол, и команда вышла на чемпионат Европы. Что-то щелкнуло в голове - и Вадик не нашел ничего лучшего, чем вот это крикнуть.

Дома-то он матом редко ругается. Есть, правда, одно словечко, которое проскальзывает - даже Полина ему говорит: “Папа, ну сколько можно?”

У Малахова всем было очень смешно от той реплики Вадика. Даже песню про нее Газманов, кажется, сочинил. А я сказала, что мне в те недели было не до смеха. И только близкие знают, каково нам тогда пришлось на самом деле.

Тот момент стал переломным не только в судьбе Вадика, но и в моей. В хорошем смысле. До того была очень напряжена по поводу ребенка и ее болезни, годами не могла ни минуты отдохнуть - в первую очередь морально. А тут как-то отпустило. Слушала, как Вадик поет с Катей Лель, вспоминала, что мы пережили. Иподумала: “СлаваБогу. Всехудшеепозади”.

ЗаписалИгорьРАБИНЕР