Газета Спорт-Экспресс № 277 (4557) от 1 декабря 2007 года, интернет-версия - Полоса 7, Материал 1

Александр БЕЛЕНЬКИЙ

СТОЯЛ ОН И ДУМАЛ...

После окончания боя Варгас - Майорга в Лос-Анджелесе сразу несколько человек, причем американцев, сказали, что Роман Кармазин, разгромивший в одном из предварительных боев этого боксерского вечера мексиканца Алехандро Гарсию, побил бы и того, и другого, несмотря на разницу в весе. Когда я на следующий день спросил Романа об этом, он грустно сказал: "Да, мои ребята, мои".

Грусть его мне глубоко понятна: и Майорга, и Варгас, хотя они давно переживают не лучшие времена, заработали за свое весьма среднее выступление в десятки раз больше, чем он. И дело здесь далеко не только в деньгах. Никарагуанец Майорга так популярен в Штатах, что ему приходится выходить на улицу украдкой. О местном американском мексиканце Варгасе и говорить не приходится, а Кармазин может пройти пешком весь родной Санкт-Петербург и остаться неузнанным.

Вы можете себе представить, чтобы на пресс-конференцию с любым нашим спортсменом с боями прорывалось и прорвалось несколько десятков доблестных российских женщин с набитыми сумками и орущими детьми? А доблестные мексиканские женщины со своими еще более шумными мексиканскими детьми и с какими-то пакетами и несколько американок, правда, без детей и без пакетов, прорвались. Не поверил бы, если бы не видел собственными глазами. И от Варгаса ничего им не было нужно, кроме как посмотреть на него издали. И ладно, был бы Варгас, особенно после проигранного боя, такой уж писаный красавец, так ведь нет. А уж о Майорге одна вполне латинского вида женщина мне просто сказала: "Когда я его вижу, мне хочется бежать куда подальше". Тогда почему?

Это называется любовь к своим, или патриотизм. Не наш, квасной, который на самом деле не любовь к своим, а животная ненависть к чужим, а такой очень американский "кока-кольный" или мексиканский "текильный" патриотизм, который о чужих вообще не думает. Чужие пусть думают о себе сами, зато своих он любит до посинения. Впрочем, автографы американцы у Кармазина брали в большом количестве и наговорили ему кучу всего хорошего. От своих ему такого не дождаться.

Европа в этом плане пошла куда дальше. Так, немецкий "пивной" патриотизм и любви к чужим совершенно не исключает, иначе феномен братьев Кличко был бы там невозможен. Да что там Кличко - братья старались как-то "адаптироваться к местности", прекрасно выучили немецкий, стали вести себя, как немцы, - даже нашего Александра Поветкина, который по-немецки не говорит почти принципиально, и которого там называют "гордым русским", тоже полюбили. Во всяком случае, зал в Эрфурте, где Поветкин дрался с Крисом Бердом, был набит значительно плотнее, чем в Москве, где он встречался с Лэрри Дональдом. Да что там зал! По телевидению в Германии бой Поветкина с Бердом посмотрело больше народу, чем у нас! И это притом, что это была первая в Германии телетрансляция его боя!

Зато у нас любят покойников. Хлебом не корми, а дай всплакнуть об усопшем, а на самом деле о том, что и тебе когда-то тоже придется умирать. Ну и этого, конечно, тоже жалко. Мы же такие добрые, особенно когда выпьем.

Все это очень давняя "культурная традиция". Пушкин последние годы прожил, выражаясь словами одного литературоведа, "в звенящей пустоте". У него оставались друзья и почитатели, но обществу он был в целом не слишком интересен. "Капитанская дочка" успехом у читателей не пользовалась. Журнал "Современник", где она была опубликована, раскупали очень плохо. Зато страна обожала поэта Бенедиктова. Кто-нибудь сейчас может вспомнить хотя бы одну его строку? Как ни странно, я его читал, совершенно случайно. Сладенький такой поэтик, пустенький. Если не читали - немного потеряли. Так что чего там говорить о Кармазине, если у нас и Пушкина-то, "наше все", при жизни не особенно любили?

У Владимира Высоцкого, прекрасно разбиравшегося и в литературе, и в спорте, есть забавная песня о боксере, которая заканчивается словами: "Лежал он и думал, что жизнь хороша, кому хороша, а кому ни шиша". Ну а Роман Кармазин благодаря нам имел все основания подумать о том же самом и тогда, когда не лежал, а самым что ни на есть прочным образом стоял на ринге, а рефери поднял его руку в знак победы.