Газета Спорт-Экспресс № 144 (2637) от 28 июня 2001 года, интернет-версия - Полоса 13, Материал 1

Сергей СУХОРУЧЕНКОВ

ГОНКА С ТЕНЬЮ

Приступая к работе над этим приложением, мы отдавали себе отчет в том, что просто не имеем права не вспомнить о самой знаменитой гонке в Крылатском. Той, что состоялась 28 июля 1980 года - в дни московской Олимпиады. Два с лишним десятилетия позади. Не удивительно, что многие детали стерлись из памяти даже у героя той олимпийской гонки Сергея Сухорученкова, ныне работающего в Питере тренером. Вот мы и решили предложить вашему вниманию отрывок из давно уже ставшей библиографической редкостью книги Владимира Кучмия, написанной, что называется, по свежим следам. Книга так и называлась - "Гонка с тенью".

Сзади визжат тормоза. Кто-то чертыхается, кто-то стонет: "Завал!" Огромная группа, шатаясь из стороны в сторону, по узкой трассе объезжает израненные машины и тех, кто очутился на асфальте.

Шел всего лишь третий круг олимпийской гонки, и Сухорученков молил судьбу, чтобы она уберегла его и ребят от "завала". У них были далекие стартовые номера, и они начинали путь в самой гуще гонщиков из 32 стран. Выбраться из этой толчеи было занятием рискованным. То и дело какой-нибудь лихач норовил на скорости юркнуть в крохотный просвет, распугивая караван, под кем-то глухо взрывались трубки, будто лампочки от высокого напряжения, а иные просто шли напролом, рискуя помять бока себе и другим.

Очутиться на земле в такой ситуации - сущий пустяк. А уж тогда можно поставить крест на всей гонке. 189 километров, туго связанные в узел четырнадцатью кругами, а каждый круг - подъемы, спуски, виражи. Настичь группу после падения в этом лабиринте - дело безнадежное.

* * *

"Завал" - настоящая куча-мала! - произошел на третьем круге, когда они с ребятами пробились-таки в первые ряды. Кругом творилось что-то невообразимое: кто-то лежал в кювете, кто-то ожесточенно тер ушибленное бедро, кто-то пытался влезть в седло велосипеда, метались механики, визжали тормоза судейских машин, выла сирена "скорой помощи". И тут Сергея (с перепугу, что ли?) кольнула шальная мысль: сбежать! Сбежать немедленно, сейчас же!

Он вполне отдавал себе отчет в том, что его затея по всем законам логики абсурдна и скорее всего обречена на провал. Отрываться слишком рано: еще свежи соперники, еще слишком долог путь до финиша. Но он отдавал себе отчет в том, что так же рассуждают сейчас и соперники, что его действия будут для них подобны шоку.

* * *

Ноги сами собой жмут на педали, машина бежит под ним легко, а шины шуршат весело. Вперед, вперед! На подъеме Сухорученков оглядывается на прощание, чтобы оценить произведенный эффект. Теперь ясно, что его расчет оправдался. Он видит испуганные глаза итальянца Джакомини, который тщетно пытается штурмовать горку - машина будто прилипла к асфальту. Видит, как швейцарец Глаус мечется от бровки к бровке, стараясь объехать кучу-малу. Видит всю четверку ГДР во главе с Людвигом - их майки стального цвета, пузырясь на спинах, мелькают где-то в хвосте каравана. Видит всех главных именитых соперников, чьи шансы накануне гонки котировались особенно высоко. Каково-то им теперь?

И наконец, прежде чем миновать вершину горки, он успевает заметить, как от группы отделяется Баринов, как по правой стороне трассы рвется мимо низких кустарников и как за его спиной маячит красно-белая майка кого-то из поляков. Номера Сергей не видит, но в последний момент узнает скуластое, высушенное гонками лицо поляка Чеслава Ланга. Тот юлой извивается в седле, а из-под шлема блестят испуганные глаза - ну прямо размером девять на двенадцать.

Трое, не глядя друг на друга, стремительно бегут от погони. Когда они, скатившись по склону, въезжают в стартовый городок, там царит оживление - рация уже успела донести об их отрыве. Но и среди шума Сергей различает громовой голос Капитонова:

- Что делаете?! Рано!

И вслед - требовательное, жесткое:

- Берегите силы!

Но их уже не остановить. Трое работают исправно. Скорость растет. Растет и отрыв от каравана - минута, две, три. Эту информацию они получают от тренеров, стоящих вдоль трассы. Есть и другие признаки того, что в караване согласия не наблюдается. На пыльной обочине все чаще мелькают знакомые лица гонщиков. Одни понуро волочат за собой велосипеды, другие лежат в траве, бессильно раскинув руки. Жара - она выбить из седла может даже двужильных. Проезжая в очередной раз стартовый городок, Сухорученков замечает в сторонке, у торговой палатки, двоих парней. Они стоят, облокотившись на велосипеды, еще не сняв стартовые номера и шлемы, и беззаботно слизывают эскимо с длинных палочек. Для них гонка уже закончилась...

Но вскоре ему становится не до забавных сцен. Ланг киснет с каждым километром, явно нервничает и то и дело оглядывается через плечо: далеко ли погоня? "Нам не удержаться!" - испуганно кричат его глаза. Состояние поляка замечает и Баринов. Подъезжает к Лангу, хрипит:

- Терпеть! Терпеть!

Ланг делает усилие, чтобы поддержать темп, но взгляд его по-прежнему полон тоски:

- Я устал, устал...

- Терпеть! - только кричит в ответ Баринов.

Ланг, кажется, приходит в себя. Он уже не крутит головой, не мечется по трассе, а все чаще выходит на первую позицию и честно отрабатывает свою смену. Теперь уже и в нем, похоже, крепнет надежда, что их не настичь, что каравану уже не собрать силы для решающей погони.

Надежда окончательно перерастает в уверенность, когда до их слуха в очередной раз доносится удар колокола и они видят цифру "3" на щите, который крутит перед их глазами судья в ослепительно белом костюме. Но вовсе не эта цифра волнует Сухорученкова в данный момент. И без судьи он прекрасно знает, что до финиша остается всего три круга, потому что каждый въезд в стартовый городок фиксирует с точностью вычислительной машины. Поражает другое, и это другое не мог запрограммировать даже его склонный к аналитичности ум.

В городке появляется фигура Капитонова, он уже не кричит (сорвал голос?), а только резкими, судорожными движениями, как дирижер у оркестровой ямы, выбрасывает руки вверх и в стороны. Пальцы его растопырены, и только два пальца левой руки прижаты к ладоням. Этот жест красноречивее любых слов - беглецы уже в восьми минутах впереди, а это равносильно тому, что троих не догнать никому, потому что отыграть восемь минут в такой гонке невозможно.

Да, поработали они втроем на славу. Но Сухорученков, опытный гонщик, прекрасно отдает себе отчет в том, что этот фантастический для олимпийской гонки отрыв в восемь минут, этот побег вообще вряд ли мог произойти, не подстрахуй их там, в караване, его и Баринова товарищи - Толя Яркин и Юра Каширин. Он ясно себе представляет, как они метались по трассе в первых рядах туго сбитой группы, как гасили скорость, как зорко следили за каждым сильным соперником, как садились на "хвост" каждому, кто пытался броситься в погоню за беглецами. Это был титанический труд! И все ради одной цели - чтобы они трое чувствовали себя свободно, чтобы могли по крупицам накапливать мгновения преимущества.

* * *

Видя восемь растопыренных пальцев Капитонова, Сергей понимает, что первая задача в гонке выполнена. Побег обеспечен, впереди они вместе с Бариновым, и их уже не остановить. Теперь на очереди вторая задача, не менее сложная, чем первая. Заключается она в том, что кто-то из них - он или Баринов - должен сейчас, ни минуты не мешкая, уйти вперед. Кто-то из них обязан гарантировать советской команде победу.

- Кто из вас победит, меня не интересует, - вспомнил он слова Капитонова накануне гонки, когда они собрались в подмосковном доме отдыха "Полет". - Но победить должна сборная СССР!

И вот теперь, на 149-м километре трассы в Крылатском, эти слова приобрели конкретный смысл. Наступило мгновение, когда нужно сделать окончательный выбор. Или - или...

Они встречаются глазами с Бариновым. Слова сейчас ни к чему, нет смысла тратить на них силы. И без слов он находит в глазах друга ответ на вопрос, который более всего волнует его в данной ситуации: "Иди, Серега, иди! Я прикрою".

Еще какие-то секунды его одолевают сомнения: а не лучше ли сбежать Баринову, гонщику мудрому и опытному, а главное, дьявольски терпеливому, ему же остаться сторожить Ланга? Но взгляд Баринова резкий, не терпящий возражений: "Иди же! Я прикрою".

Метры стремительно бегут под колесами машины, а в голове начинает назойливо пульсировать одна и та же мысль: "Уйти! Уйти!"

И тут он видит, как Ланг тянется к фляге, как жадно припадает к горлышку, как вода струйками стекает по разгоряченному лицу. При виде воды у него начинает сосать под ложечкой - ему тоже хочется выхватить флягу из кармана майки, плеснуть налицо последние капли, но вместо этого он становится на педали и, кивнув на прощание Баринову, бросает машину на крутой подъем, а уже оттуда несется вниз.

Ветер закладывает уши, голову разрывает пронзительный свист. Под эту музыку он стремительно летит под горку. И только невидимый ударник отстукивает одну и ту же мелодию: "Уйти! Уйти!"

Сергей уходит от своих недавних спутников, и его теперь волнует только одно: "Как бы не свело мышцы. Если это случится, все пропало". Но мышцы ведут себя исправно - значит, есть шанс потерпеть до финиша. Впереди еще 40 километров. Он - один.

* * *

Палит солнце. Песок скрипит на зубах. Горячий ветер хлещет по щекам. Воды! Море бы воды, океан воды! Бросить в нее раскаленное тело, погасить пожар на лице, на руках, на ногах, в груди. Упасть бы в свежую, дурманящую траву на обочине, зарыться в нее лицом, закрыть глаза. И не думать, не думать ни о чем.

Но именно сейчас он должен думать о главном. О том, чтобы не расплескать на крутых подъемах остаток сил и дойти до финиша. Манящий, как мираж, финиш - это его единственная мечта, единственное спасение.

Сухорученков опускает голову к рулю, чтобы не захлебнуться от порывов ветра. И вдруг там, под рулем - тень. Она распласталась на шоссе, неестественно большая и вытянутая - его собственная одинокая тень. Лишь она была сейчас рядом и вместе с ним кувыркалась по горбатой олимпийской трассе в Крылатском.

И тут он вдруг вспомнил, как один старый гонщик всерьез говорил, что тень в изнурительном побеге спасает от одиночества и тревоги, от искушения пожалеть себя, что она в тот момент единственный безмолвный свидетель силы твоего духа или бессилия, воли твоей или безволия, что иногда он даже беседовал с ней о прошлом, настоящем, размышлял о будущем, о жизни вообще.

Они, мальчишки из велошколы, тогда только посмеивались, слушая бывалого гонщика. Обычные чудачества стариков! Но теперь, в Крылатском, Сергей внимательно посмотрел на свою тень. Она по-прежнему плясала рядом, и неожиданно для себя он задорно подмигнул ей: а помнишь, друг?..

Помнишь ли детские гонки под кудахтанье ошалевших кур на скрипучем "Школьнике" из сельпо, изодранные в клочья штанины, первые царапины и шишки, помнишь ли первое сладостное ощущение скорости - мелькающие на обочине стволы сосен, ласковое журчание шин? И ветер, ветер в лицо, и кажется, ты трясешься не по пыльной просеке вдоль леса, а паришь над землей, летишь в неведомую, таинственную даль, и сердце стучит набатом, как колокол в соседней церквушке во время пасхальных праздников.

Как давно это было!..

* * *

Трасса перестает метаться между холмов, становится похожей на обеденный стол. Значит, скоро стартовый городок, и там он получит необходимую информацию. От неизвестности на душе неспокойно, и Сергей с радостью слышит летящий навстречу стон трибун и отрывистый голос диктора. Информация обнадеживающая: Ланг и Баринов уже в минуте позади, а караван и вовсе отстает безнадежно.

Вместе с тем он понимает, что гонка еще не закончена. Впереди два круга - самые трудные. Ибо идти два круга, более 27 километров, в компании со своей тенью, что брести в одиночку по пустыне, - это известно каждому мало-мальски опытному гонщику. И идти надо спокойно, без лишней суеты, экономя силы и воду во фляге, но при этом поддерживать темп, чтобы сохранить отрыв.

Тень задрожала, запрыгала, встала на педали. Снова этот адский подъем в гору. "Тик-так, тик-так" - натруженно стучат туклипсы. В горле пересохло, слипаются губы.

* * *

Он вновь въезжает в стартовый городок. Баринов и Ланг более чем в двух минутах позади, впереди только один круг. От предчувствия счастливой развязки сердце стучит восторженно-учащенно, разгоняя по телу хмельную кровь. Только голова остается холодной, и он мысленно уговаривает себя: "Потерпи, Сухарь, потерпи!"

Он делает последний поворот, плавно разворачивает машину, и та по инерции катится вниз, шурша резиной о мягкий асфальт. Он уже не крутит педали и даже позволяет себе оторвать голову от руля, ибо это последний спуск к финишу. Он катится по нему один со своей тенью, и уже ничто не в силах им помешать.

Гул, несущийся со стороны городка, нарастает стремительно, и, когда до последней черты остается метров сто, Сергею кажется, что сейчас лопнут барабанные перепонки. Он впервые расслабляет пальцы, отрывает руки от руля. Руки затекшие и непослушные, и этот жест отбирает остаток сил. И все же для убедительности он трижды вскидывает руки в черных, обрезанных на пальцах перчатках, будто спешит убедить себя и всех, что это победа.

Он видит перед собой огромную толпу, она наводняет стартовый городок. Чтобы не врезаться в нее, резко крутит руль вправо. У железной перегородки успевает нажать на тормоза и тут же беспомощно сползает с седла прямо на обочину.

Остальное происходит как в тумане. К нему бегут какие-то люди. Лиц он почти не различает. Лица расплывчатые, они смешно прыгают перед глазами. Он пытается встать, но ноги не слушаются. Его подхватывают чьи-то руки, кто-то льет на него прямо из ведра ледяную воду, и только тогда Сухорученков приходит в себя.

Сквозь толпу пробивается Капитонов, молча сгребает его в охапку. Сергей силится что-то сказать, но вместо этого начинает дрожать всем телом, будто через него пропустили ток. А Капитонов только трясет за плечи и шепчет:

- Все в порядке, мальчик, все в порядке. Успокойся.

А Сергей вдруг вспоминает потрепанный журнал двадцатилетней давности, цветную его обложку. С нее глядит еще не остывшими от гонки глазами молодой Капитонов. Снимок был сделан в 1960 году в Риме после победы над Ливио Трапе. И он уверен, что этот человек более чем кто-либо другой понимает то, что сейчас произошло в Крылатском за те 4 часа 49 минут, что минули со времени старта.

Он уже знает, что Ланг с Бариновым проигрывают ему три минуты - радио только и кричит об этом. Просит, чтобы его пропустили к прессе. Вдалеке появляются две фигурки. Они летят колесо в колесо. И тут Ланг, припав к рулю, бросается по бровке вправо.

* * *

Судьи уходят проявлять пленку фотофиниша, трибуны замирают в ожидании. Уже прикатил разморенный солнцем караван во главе с Томасом Бартом из ГДР, поляком Тадеушем Войтасом и Яркиным, уже официально сообщили, что с трассы сошли 62 участника - потери даже для олимпийской гонки небывалые, уже арьергард докручивал оставшиеся метры, а судьи, испытывая нервы, все еще колдуют над фотофинишем Баринова и Ланга.

Наконец по радио сообщают, что второе место присуждается Лангу - он оказался удачливее на ширину велосипедной шины. Ланг, сорвав с себя шлем, прыгает от восторга в окружении польских тренеров, а у Сергея слезы наворачиваются на глаза от обиды. Он прижимает к себе стоящего рядом Баринова, трясет его руку:

- Не огорчайся, Юра. Ты сделал все, что мог.

А Баринов только смеется:

- О чем ты, Серега? Опомнись! Да ведь мы победили. Понимаешь, победили!

Они так и стоят, обнявшись. Тут к ним подбегают Яркин и Каширин, валят с ног, и они катаются по траве, как мальчишки.

Но вскоре горячка, вызванная гонкой, проходит и наступают мучительные минуты, когда спазмы перехватывают горло, где-то в голове гнездится острая боль, а тело ноет от истощения. Сергея усаживают на табуретку в деревянном боксе, рядом хлопочут тренеры и врачи. А он с грустью думает о том, что уже никогда, верно, не сможет пройти такую гонку, не сможет найти в себе силы и веру для того, чтобы еще раз вынести то, что вынес за эти пять часов на 189-километровой трассе в Крылатском.