Газета Спорт-Экспресс № 172 (4151) от 31 июля 2006 года, интернет-версия - Полоса 9, Материал 1

В 2001 году будущий собственный корреспондент "СЭ" в США Слава Маламуд начал регулярно передавать материалы в газету.

О КОВАЛЬЧУКЕ И О ТОМ, КАК Я УПАЛ С ТАБУРЕТКИ

Слава МАЛАМУД

Пройдет несколько лет, и корреспондент "СЭ" Слава Маламуд, лежа на полу хельсинкского отеля с сотрясением мозга второй степени, вспомнит тот день, когда он написал свою первую статью...

Ага, уже! Под музыку Вагнера. Вопрос: "Как же ты дошел до жизни такой?" - мне задавался и до, и после неоднократно, отдельными лицами и целыми коллективами, но холодному финскому полу он уж точно был ни к чему. Как и сотрясенным мозгам - экскурсы в автобиографию. Но каково начало-то, а? Конфетка! Голливуд! Гарсиа Маркес! Заинтриговал? Ну и ладненько, а теперь перейдем к прозе жизни.

Так как же дошел-то? Да как-как - дошел, и все. По-всякому у людей судьба складывается: кто на свою дорогу целенаправленно выходит, а кто ощупью. Игорь Рабинер вот, например, как мне кажется, еще в младшем школьном возрасте строчил на промокашке репортажи о дворовом дыр-дыре. А Павел Стрижевский, с другой стороны, не так давно занимался, прости господи, программированием какого-то страшного не то "кобеля", не то "кобальта", неизвестно кому и зачем нужного, но явно не в мирных целях. Я же шел к своему сакраментальному сотрясению дорогой кривой и ухабистой.

Вот, например, особняком стоит год 1999-й. Очень интересный год. Я, например, в том году стал под онлайновым псевдонимом "Шурик" (это в честь любимого киногероя, с которым у меня нет решительно ничего общего) завсегдатаем интернет-тусовки болельщиков НХЛ. Место было в своем роде уникальное, ничуть не похожее на обычные фанатские форумы. Хотя бы и тем, что еще одним тамошним завсегдатаем был один из известных корреспондентов "СЭ", на которого я сейчас не стану указывать пальцем. Подписывался он он-лайновым псевдонимом "Игорь Рабинер".

Этот-то журналист, находясь, видимо, в благостном расположении духа, и обронил как-то раз фразу, приведшую меня в итоге на пол хельсинкского отеля. Ты, "Шурик", сказал он, вполне мог бы посвятить себя нашей работе. Да ну, говорю, "Игорь Рабинер", придумается же вам такое. Но ему придумалось, и он заставил меня написать пробную статью, после чего в категорических тонах заявил, что ничем другим заниматься в жизни я не имею права. Неделю-другую спустя я уже сидел в ложе прессы хоккейной арены в городе Баффало и мучительно соображал, какие же вопросы буду задавать Алексею Яшину. Задал все, какие пришли на ум, кроме того, который интересовал редакцию больше всего: собирается ли Яшин ехать на чемпионат мира. О существовании турнира с таким названием я к тому времени, признаться, подзабыл. Этот материал вышел на первой полосе единственно потому, что Яшину потом "дозвонили" из Москвы, чтобы получить заветное: "Да поеду-поеду, дайте только выспаться!"

Вот об этой заметке я наверняка мог бы вспомнить, лежа в Финляндии с сотрясением, если бы ударился не головой, а в меланхолию. Но 1999 год с оставшимся в нем эпизодическим появлением на страницах "СЭ" уже промчался мимо, унося свои воспоминания на конечную станцию "Давно и неправда". А нам пора в тот самый год 2001-й, в котором череда случайностей сплелась в якорную цепь судьбы, на коей я и сижу до сих пор.

Что общего между упомянутым журналистом (а я все-таки не буду указывать на него пальцем) и арабским террористом? Оба обожают различного рода "бомбы" и проводят много времени в самолетах? Правильно. А еще оба имеют непосредственное отношение к моему приходу в штат газеты "Спорт-Экспресс". Что, интересно? Тоже интригует? Небось уже и про сотрясение забыли... Ничего, мы к нему еще вернемся - поучительная история. Так вот...

Когда в октябре 2001 года мне позвонили из отдела хоккея "СЭ" с просьбой потрудиться на газету еще раз, не сразу скумекал, признаться, в чем дело. Неужто я оставил такой след в истории издания, что обо мне не могли забыть целых два года, в течение которых я скромно инженерил на американскую компанию в штате Нью-Йорк? Ну да, конечно же, говорил ведь мне "Игорь Рабинер", что... На самом деле все было куда прозаичней. Просто так вышло, что как раз сподобился начинать свою энхаэловскую карьеру некий Илья Ковальчук, и расписание отправило его на свой профессиональный дебют не куда-нибудь, а в Баффало, мое тогдашнее место жительства. Между прочим, город-побратим Твери, родины Ильи. Такое вот совпаденьице. Естественно, возможность получить эксклюзив с такого события газета упустить не могла. А я-то возомнил...

Прикинув в уме все минусы (гонорары за мои первые заметки покрывали стоимость бензина и стадионной парковки процентов на 60) и плюсы (но ведь очень хочется!), я взял полторы секунды на размышление, а в конце того же рабочего дня, выпросив у менеджера казенный ноутбук, рванул на стадион.

А на следующий день, вернувшись в офис, узнал, что из-за случившихся месяц назад терактов, принесших большой урон той области промышленности, в которой я трудился, моя компания объявляет банкротство и увольняет к чертям весь свой инженерный штат поголовно. Не понять, что это - судьба, мог бы только... ну совершенно непонятливый человек.

В прошлом году (если вы запутались, то напомню, что это был 2005-й) в Вене, во время командировки на чемпионат мира по хоккею, мы сидели в метро с Павлом Стрижевским и коллегой из другого издания и, как водится, плакались друг другу в жилетки. С меня - столько-то страниц комментария и столько-то страниц интервью до первых петухов!.. А с меня - столько же и еще вот столько до полудня!.. А я ел в последний раз позавчера, а сегодня на меня весь день шеф орал!.. А мне он по ночам снится, все полтора часа сна, до пробуждения в холодном поту!.. В общем, нормальная журналистская беседа. А коллега взял да и спросил: "А что газета будет делать, если кто-то из вас не сможет передать материал? Ну мало ли что может произойти. А номер пора сдавать в печать. Что будет?" Переглянувшись, мы со Стрижевским честно ответили: "Не знаем. Не случалось".

Сумасшедшие нагрузки командировок от "СЭ", во время которых невообразимый для нормального человека объем работы - наша ежедневная рутина, полностью компенсируются осознанием того, что не выполнить задание элементарно невозможно. Это даже не приходит в голову, не присутствует в качестве теоретической вероятности развития ситуации. Этого просто не может быть. Как бы ты себя ни чувствовал и сколько бы раз ни упал лицом в клавиатуру, в каком бы штопоре ни находились мозги и какую бы "Войну и мир" тебе ни оставалось написать в ближайшие пять минут - это будет сделано, потому что иначе не бывает. Обреченность - лучшее лекарство от отчаяния.

Лично я это в полной мере понял в первой командировке, в той самой Финляндии, ставшей для меня с тех пор почти родной. Это, кстати, уже 2003-й, и если у вас от этого хронохоровода болит голова, то вы сможете разделить со мной долю того, что я чувствовал тогда.

Говорят, что от сильных ударов по голове люди иногда обретают способность бегло говорить на чужих языках. По-фински я выучил только "kiitos" ("спасибо"), зато журналистику освоил крепко.

Все началось с того, что, прибыв в Финляндию из США, я узнал страшную новость: чемпионат мира мне придется освещать одному. Напарник стал жертвой недоразумения на паспортном контроле в Выборге и теперь сидел в отделении милиции, откуда писать о хоккее ему было бы чрезвычайно сложно. Ситуацию слегка осложнил тот факт, что именно он вез мне ноутбук, редакционную "мобилу" и командировочные, не говоря уже о многолетнем опыте работы на такого рода мероприятиях. А на закуску, чтобы не расслабляться, я узнал, что броня в отеле оказалась липовой (кто-то в редакции что-то не так понял на каком-то интернет-сайте), и заявка на аккредитацию на мое имя в ИИХФ не приходила. Ха-ха.

И вот "на выходе" редакция "СЭ" имеет одного корреспондента в Финляндии - без ноутбука, без "мобилы", без денег, без отеля, без аккредитации и к тому же еще и новичка. Знаете, что сказал мне в трубку телефона-автомата первый зам. главного редактора Владимир Моисеевич Гескин, человек, которого я с тех пор называю своим сэнсэем? "Знаешь, это даже хорошо, что тебе сейчас так плохо"...

Заметку в тот вечер я из Финляндии передал, никуда не делся, - скрючившись у телефона в приемной отеля, где жила сборная России, диктуя стенографистке карандашные записи в блокноте.

Все остальное было сущими пустяками. Включить шарм в разговоре с девушками на фронт-деск, чтобы выделили мне хоть какую-нибудь каморку. И тут же, сделав дикое лицо в пресс-центре, требовать, чтобы аккредитацию не явившегося напарника переписали на меня. Сидеть скрестив ноги на тюфяке в той самой каморке и разбирать хитрую технологию редакционного ноутбука, который вместе с телефоном (но не с деньгами) привез мне в два часа ночи приятель напарника, пересекший финскую границу на своих "жигулях" и заговорщицким голосом попросивший десять евро на бензин. Оттрубить две недели, "закрывая" одному газетный объем, рассчитанный на двух человек. Все для того, чтобы, проснувшись утром, великая держава узнала о том, как ее хоккейных посланцев бьют на очередном ЧМ.

Вот тут-то и открылась мне та самая главная правда журналистской жизни: невозможность провалить задание. Хорошая мораль? Не очень? Тогда хотите про сотрясение? Простая история на самом-то деле. Ну отбивался я в одиночку от десяти чешских фанатов с кистенями... Шучу, шучу!

Дело было уже в Хельсинки две недели спустя. И всего-то лишь за написанием итоговой заметки о сборной России, которую, заметку, мы по понятным причинам обычно называем "отходняком". С меня - целая полоса искрометной аналитики, а времени на работу - четыре-пять часов, после чего надо срочно бежать на матч за третье место. Сижу, творю, написал уже вступление с отсылом к песне Владимира Высоцкого, думаю, как бы это дело развить... А минут пятнадцать спустя очнулся. Выражаясь словами из другой песни Владимира Семеныча: "Я на полу и мне нехорошо". Позже методом дедукции восстановил картину происшествия: подо мной подломилась ножка табуретки, и, упав, я стукнулся головой об угол тумбочки. Сотрясение. Вторая степень. Частичная потеря памяти (вот убейте, а момента падения не помню), тошнота, расширенные зрачки - все по списку. Лежа на полу, я думал вовсе не о первой своей статье, а том, что наверняка перетрудился до кровоизлияния в мозг и уже умер.

Позже сказали, что пациентам в таком состоянии врачи прописывают постельный режим и особенно настоятельно требуют воздерживаться от написания гениальной спортивной аналитики и хождения на матчи за третье место. И то и другое было сделано в тот же день, хотя я до сих пор не могу вспомнить, как именно. Говорили, однако, что в пресс-центре я всех пугал огромной красной шишкой.

А мораль? Да все очень просто. Та командировка в Финляндию была, наверное, худшей из возможных командировок. Практически все, что только могло произойти в ней не так, - произошло. И никогда до этого, находясь на работе, я не ведал ничего подобного тому (а как еще сказать?) кайфу, который испытывал каждый день в стране Суоми, вопреки всему вовремя сдавая в редакцию статьи. Вот тогда-то правота Моисеича и любителя интернет-форумов по кличке "Игорь Рабинер" и стала мне ясна. Заниматься чем-либо другим я не имею права, и это очень хорошо, что мне было так плохо.

И все-то ведь началось в 2001-м. А говорят, "неолимпийский, неолимпийский"...

Вашингтон

Какой у нас Маламуд по счету? Ну да, седьмой. Имею в виду наших штатных собственных корреспондентов за границей...

Терпеть не могу диванную журналистику! Расцвела она во времена железного занавеса, когда нашим трудящимся сочиняли, не отрывая зад от стула, небылицы о чуждой потусторонней жизни. Здравствует и поныне, только стала изощреннее: информацию и снимки перелопачивают из информационных агентств, не ссылаясь на них, интервью сдирают из иностранных газет и выдают за свои, выдумывают (именно так!) и печатают беседы, которых не было, со звездами, которых никогда не видели. И не надо, как Маламуду, эмигранту из Молдавии, учить английский, снимать квартиру, мотаться по Штатам за редакционные деньги и полтора года искать возможность встретиться с Джорджем Формэном. Когда начинали "СЭ", была голубая мечта - иметь свои корпункты за границей и получать информацию из первых рук. Удовольствие это дорогое и хлопотное, потому и гордимся тем, что в прошлом году у нас появился уже седьмой собственный корреспондент.

А первым был тоже американец - мэтр Евгений Рубин. Мы учились у него когда-то в "Совспорте", и вот в 1991-м он неожиданно прислал нам по факсу свою заметку - в знак солидарности. Хотя заметка вполне могла обернуться для нас неприятностями. Мэтр жил в районе Квинс в Нью-Йорке, работал тогда на радио "Свобода", а такое сотрудничество в год ГКЧП не поощрялось. Я хорошо помнил, как в 1976-м Рубин подал документы на выезд в США, как его обливали грязью на партсобрании на улице Архипова и как выгоняли из КПСС, как известный журналист Анатолий Коршунов после случайной встречи с ним на зимней Олимпиаде-80 в Лейк-Плэсиде надолго оказался невыездным. И вот - ирония судьбы! - 63-летний Рубин стал в 93-м нашим собкором в Америке и оставался им до 2000 года.

А в 97-м мы предприняли попытку заслать за границу своего человека - на этот раз во Францию, где через год открывался футбольный чемпионат мира. Человеком этим был обозреватель отдела футбола Александр Просветов - бывший тассовец, поездивший по свету и свободно владеющий французским. Страшно вспомнить, что довелось тогда пережить. Просветов около года мотался по нашим мидовским кабинетам и французским миграционным службам, прежде чем получил рабочую визу. Об этом он сам расскажет в пятничном выпуске рубрики "15 лет вместе", я же добавлю только, что игра стоила свеч. В газету пошли живые интервью с Зиданом, Анри, Жаке, Трезеге, репортажи с "Парк де Пренс", "Сен-Дени", "Берси", из штаб-квартир УЕФА и ФИФА в Ньоне и Цюрихе, где прежде не ступала нога русского журналиста. Мы даже выкроили из редакционного бюджета деньги на подержанную корейскую "Дэу" для Просветова, и он три года мотался на ней по Европе. Прокладывал дорогу другим.

Примерно в то же время в мой кабинет постучал большой застенчивый человек Ефим Шаинский. Я знал его по Киеву, он писал и снимал для "Спортивной газеты". Хорошо помнил и его покойного отца - матерого фотографа Иосифа Шаинского, чьи фотоочерки о Лобановском, Блохине, Бышовце, Борзове гремели на весь Союз. Теперь Шаинский-младший жил в Висбадене, изнывал от безделья и рвался к живой газетной работе.

Так он стал нашим собкором в Германии, и газета получила за эти годы чудные фоторепортажи и беседы со всеми великими немцами. Но Шаинского стоило послать туда из-за одного того, что он сделал серию интервью с Майей Плисецкой и Родионом Щедриным, тонкими ценителями спорта, живущими в Мюнхене (об этих замечательных встречах читайте в нашей рубрике "15 лет вместе").

Следом в Австрию отправили другого "немца" - Бориса Тосуняна, одного из тех четырнадцати журналистов, кто начинал делать "СЭ". Интервью с Мюллером, Беккером, братьями Шумахер, Колером, Бергером, Майером - это его рук дело. А вскоре сняли квартиру в Милане для Георгия Кудинова - тогда ему было 29, он закончил иняз, хорошо знал итальянский, умел расположить к себе любого собеседника и, коренной москвич, почему-то страстно болел за "Зенит". Кудинов быстро стал своим человеком в Италии, переслал в редакцию интервью, по-моему, со всеми звездами серии А, организовал церемонию вручения нашей "Звезды" Андрею Шевченко прямо на "Сан-Сиро" и приезд в "СЭ" недоступного Пьерлуиджи Коллины.

В 2004 году был открыт корпункт в Лондоне под 23-летнего Росса Уильямса, милого "Ростика", выпускника Королевского колледжа, страшного фаната "Ньюкасла" и английской сборной. Когда Бекхэм не забил на ЧЕ-2004 пенальти в ворота португальцев, Росс на моих глазах сполз в беспамятстве с кресла, и мне пришлось отпаивать его валокордином и водкой. Его уже хорошо знают в Англии, он замучил расспросами неприступных тамошних знаменитостей, и когда Моуринью в первый год приезда в Лондон приходил на очередную пресс-конференцию, то сразу обращался в зал: "А где тут мой друг из России?" Иначе все равно пришлось бы отвечать на вопросы - только после пресс-конференции.

... А Маламуд приехал вчера в отпуск в Москву, сегодня появится в редакции и, знаю, примется донимать расспросами, почему не идет его интервью с Формэном. Мол, с Доном Кингом прошло, а с Формэном не ставят. И придется оправдываться, что перенесли интервью поближе к юбилейной дате - все равно никто не опередит, даже американцы.

Из-за Маламуда начал эти заметки, из-за него их и закончу. С твердым убеждением, что с такими собкорами диванная журналистика "СЭ" не грозит.