20 марта 2020, 12:30

Дмитрий Донской: «Как я был личным фотографом Ельцина. И не только»

Юрий Голышак
Обозреватель
Александр Кружков
Обозреватель
Читать «СЭ» в Telegram Дзен ВКонтакте
В Москве осталось, пожалуй, два человека, для которых великий Утесов был «дядей Лёдей». Один из них, Александр Ширвиндт, стал героем предыдущего «Разговора по пятницам». Второй — лучший спортивный фотограф Советского Союза Дмитрий Донской.
Дмитрий Донской и одна из его репортерских удач. Фото Юрий Голышак, "СЭ"
Дмитрий Донской и одна из его репортерских удач. Фото Юрий Голышак, «СЭ»

Альбомы

— За это генерал Коржаков на меня наехал, — протягивает Дмитрий Абрамович какой-то альбом. Ведет пальцем вдоль строки. Сам же читает:

— «Вышел фотоальбом «Ельцин» работы Дмитрия Донского. Имя автора, пожалуй, немногим менее известно, чем имя героя». Вот! За эту фразу!

— А вы?

— Пожал плечами: «Саша, кто написал — тому и задавай вопросы. Я-то здесь при чем?»

— Понял Коржаков?

— Говорит — может, скоро попросишься вместо Него? Нет, отвечаю, Саня. Вместо Него не попрошусь, я такого врагу не пожелаю — быть президентом.

...Перед нами ложатся желтоватым веером на стол карточки, от которых замирал мир. Даже не «мир», нет — все прогрессивное человечество. Мы смотрим и не верим, что это снято одним человеком. Каждый кадр знаком.

Донской перебирает любовно. Будто фотографии собственных детей:

— Вот снимок — Ельцин с Лизаветкой кокетничает. А вот Клинтона напоил. Видите, какой нос красный?

Мы видим, безусловно.

— Тут я поймал Полозкова с татуировкой «Ваня» на руке. В Госдуме постоянно ходил мимо того места, где фракция большевиков заседала. Начинал задыхаться, покрываться испариной. Тогда сразу перемещался к Олегу Басилашвили. Прекрасный артист, в 90-е избирался народным депутатом. Вставал прямо рядом с ним. Через десять минут в норме!

— Чудеса.

— Басилашвили заметил: «Что это вы все время около меня?» — «Да настоялся возле большевиков...»

— Вот снимок нравится. Дремлющие старцы.

— Политбюро спит на съезде ВЛКСМ. Все заснули! Лишь Андропов держится. А вот наши гимнастки, олимпийские чемпионки. Видите — самая маленькая с краю зевает? У нее нога 45-го размера. Прыгает — и приземляется как вкопанная. Представляете?

— А тут кого повязали?

— Какой-то депутат хотел метнуть ботинок в Ельцина — охрана перехватила. Почему-то никто из фотографов не дернулся снять это дело, только я.

Ельцин в подборке на все лады.

— Это самый первый кадр, когда я начал с Ельциным работать — его «Москвич» припаркован в Кремле. Дед в машину еле влезал. Часто сам за рулем ездил... Вот он гуляет по имению. Увидел меня в кустах и кулак кажет. А тут размышляет — знаете, над чем?

— Над чем?

— Как раз Лебедя увольнял... А вот карточка — мне самому нравится. Ельцин стоит у стенки, будто уперся.

— На корте?

— Да, в теннис обычно играл с охраной. Если спорный мяч, кричал, что попал в площадку. А на самом деле — никуда он не попадал. Но кто будет возражать? Здесь вышел против внука, тот предупредил: «Дед, будешь жухать, я с тобой не стану играть!» Загнал его пацан.

Борис Ельцин на теннисном корте. Фото Из личного архива
Борис Ельцин на теннисном корте. Фото Из личного архива

— Не считая внука, кто-нибудь на вашей памяти обыгрывал Ельцина?

— Лукашенко. У меня кадр есть — после победной партии Батька на радостях подбросил ракетку. А Дедушка расстроился. Не привык к поражениям.

— Претензий по качеству физиономии не слышали никогда?

— Однажды Деду свое лицо не понравилось. Высказал: «Как же так?!» — «Это не ко мне» — «А к кому?» — «К вашей маме...» Проглотил!

— Как приручили.

— Разок набрался наглости — ворвался к нему в кабинет. Ельцин смотрит: «Тебе чего?» — «А как вы думаете?» — «Что-то подписать?» — «Да нет, сфотографировать...»

— Наина Иосифовна тоже у вас хорошо получалась.

— Вот, глядите! В Кремле у народной артистки СССР Софьи Пилявской упала юбка — а я успел заснять. Наина Иосифовна сразу: «Дима, вы же понимаете — фотографию никуда нельзя давать». А Пилявская с улыбкой: «Почему нельзя? Это же интересно!» Позже переспросил у нее — можно ли снимок отправить на выставку? «Дима, да ради бога...»

Мы вздыхаем. Отрываться не хочется — но время поговорить. Начинаем издалека.

Это далекое — крайне симпатично нам, начитанным корреспондентам.

Сталин

— Легендарный режиссер Марк Донской — ваш родственник?

— Дядя! Я вырос в его семье!

— Это почему же?

— Отец с матерью уехали восстанавливать завод, а мне 15 лет. Из Москвы сваливать не хочется, здесь самая жизнь. Ну Маркуша и говорит: «Так пускай у меня живет».

— Яркий человек.

— А какой гуляка, ходок... Самый забавный роман — с Аллой Тарасовой из МХАТа. Та выше Марка на голову. Дом был полон артистов, режиссеров. Меня тоже хотели пустить по этой линии.. Но я рано понял: кто заканчивает ВГИК, только годам к 50-ти получит право на что-то самостоятельное. Да и то — не факт.

— Почему?

— Потому что перед ним — Донской, Пырьев, Ромм, Герасимов, Калатозов... Будешь для них бегать за водкой как ассистент. Та же история — на операторском факультете. Впереди череда гениев!

— Так куда пошли?

— Все-таки на операторский подписался. Дядька свел меня с Александром Гинцбургом, звездой того времени. Снял «Два бойца» и «Валерия Чкалова». Во ВГИКе первые три курса операторского факультета — это фотография. Вот он меня и натаскал. Но я там не доучился.

— Что помешало?

— Гульба. Завалил первые же экзамены. Ураганили с приятелем Борькой, который потом работал фотографом в AP и взял Пулитцеровскую премию... Закончилось все повесткой.

— Военкомат?

— Милиция. Не работаешь, не учишься? Тунеядец, за 101-й километр! Снова дядька помог. Аджубей, зять Хрущева и главный редактор «Известий», хотел к себе взять фотографом. Сказал: «Я сейчас улетаю в Италию. Вернусь — оформим». Зато в АПН предложили зачислить сразу.

— Там и отработали всю жизнь.

— Контора замечательная. Я ее тоже не подвел.

— Дядюшка ваш напрямую общался со Сталиным.

— А я подслушивал.

— Да что вы говорите.

— Это история восхитительная. Марк снял фильм «Воспитание чувств». Героиня, которую играла Вера Марецкая, идет с женихом-революционером. Тот говорит: «Я тебя познакомлю с Лениным...» А она басом: «Это кто такой — Ленин-то?» В ту пору единственный экземпляр фильма держали под замком на студии Горького. Мог взять только директор — чтобы показать в Кремле Сталину или Берии. Но прежде фильм должны оценить в райкоме того района, где располагалась студия Горького.

— Что сказал райком?

— Посмотрели, секретарь хмуро: «Марк, эпизод, когда она произносит «Кто такой Ленин?», надо убрать. Вырежи эту сцену».

— Какая неприятность.

— Марк уперся: «Не вырежу». Спорили-спорили, секретарю надоело: «Тебе неделя на все. Выкидывай и устроим новый показ». Не стал. На него уже волком смотрят: «Через три дня не вырежешь — из партии вылетишь». В ту же ночь у нас дома директора студии осенило: «Я покажу фильм в Кремле».

— Что дальше?

— Сталин, как рассказывают, над фильмом рыдал. В три часа ночи наши счастливые приехали домой к Марку, накрыли стол. А я ночевал в кабинете у дядьки на старинном диване. На столе коробка сигар и телефон. Второй аппарат в гостиной. Вдруг в четыре утра — звонок! Дядька берет трубку в своей комнате — и я тоже. «Марк Семенович? С вами сейчас будут говорить...»

— Догадываемся, кто.

— В трубке кашель курильщика: «Бхэ-бхэ...» Голос старческий. Дядька сразу все понял: «Здравствуйте, Иосиф Виссарионович» — «Знаете, не могу уснуть. У меня к вам предложение. Давайте картина будет называться иначе — «Сельская учительница». Маркуша не балбес, чтобы ответить: «Нет!»

— Да и товарищ Сталин — не секретарь райкома.

— Говорит: «Согласен с вами, Иосиф Виссарионович. Так гораздо лучше». А я слушал по параллельному телефону. Это «бхэ-бхэ» запомнил на всю жизнь. На следующий день — заседание райкома, где Марка должны гнать из партии, а картину положить на полку.

— Что было?

— После звонка Сталина наши договорились — заранее ничего сообщать не будут. Маркуша артист тот еще был. Считался лучшим режиссером Советского Союза по работе с актерами. Вот идет заседание, все голосят: «Исключить! Выгнать! Партбилет на стол!» Так — до перерыва. Выходят подышать. Марка берет под руку жена секретаря райкома, говорит вкрадчиво: «Что вы себя губите? Такая хорошая картина. Вырежьте, что вам стоит...» Сам секретарь идет впереди метрах в двух. Жарко, снял пиджак. Тут Маркуша громко произносит: «Да я знаю, что картина хорошая. Иосифу Виссарионовичу тоже понравилась. Даже пойдет под его названием — «Сельская учительница».

— Вот это сцена.

— Секретарь слышит, оборачивается — лицо вытягивается, зелено-белого цвета. Выкрикивает: «Марк, я же секретарь райкома!» А дядька приспускает при всех штаны и хлопает по голой заднице: «Вот ты секретарь райкома! Вот!» Что вы думаете? Через два дня этот секретарь стал заведующим какой-то конторкой. Разжаловали.

— Ну и озорной у вас дядюшка.

— В его кабинете висела благодарственная телеграмма от Рузвельта — за фильм «Радуга». Это же первый «Оскар»!

— Что-что?

— Только называлось это — «Приз ассоциации кинокритиков США». Потому что в 1944-м еще не было номинации «Лучший фильм на иностранном языке». Получил бы через три года, в 1947-м, — уже был бы «Оскар». Какая-то статуэтка полагалась, сертификат — ничего не дали! Зато Рузвельт телеграмму прислал. Я и сам в кино снимался. В «Подкидыше».

Дмитрий Донской. Фото Из личного архива
Дмитрий Донской. Фото Из личного архива

— Серьезно?

— Да. В начале фильма есть сцена. Девочка на улице крутится возле немого, который продает воздушные шары: «Дядя, дай...» Следом подходит моряк с мальчиком, покупает шарик — а тот отпускает. Начинает реветь белугой. Моряк говорит: «Димочка, не плачь, вот тебе новый шарик». Так Димочка — это я!

— Невероятно.

— Главное, морда абсолютно такая же, как сейчас — только бритая. Маму мою тоже в эпизоде сняли, по бульвару шла.

— Как вас на съемки занесло?

— Подробностей не знаю, мне было годика три. Думаю, Маркуша посодействовал. Киношный мир тесен.

— Получается, вы Сталина слышали — но не видели?

— Видел. Дядька по отцу — генерал НКВД. Брал меня на парады. Кстати, отца изначально звали Алексей. Моя сестра, которая давно живет в Канаде, — Татьяна Алексеевна. А я — Дмитрий Абрамович.

— За этим прячется история.

— Объясняю. Мой дед по отцу, коммунист и чекист, в свое время взял партийный псевдоним — Абрам Федоров. Так и любимого сына решил записать. И я стал Абрамовичем. Многие до сих пор удивляются: «Донской Дмитрий... Абрамович? Хм, странное сочетание».

Мавзолей

Донской ведет рукой вдоль стен:

— Вот Наина Иосифовна. Роскошный портрет, правда? А это — самая большая в моей жизни любовь. Пожалуй, даже единственная. Света, дочка Фурцевой. Теперь на Новодевичьем лежит.

— Не ее ли Фурцева мечтала отдать за Стрельцова?

— Да ну, бред. Они знать не знали Стрельцова — ни дочка, ни мать! Екатерина Алексеевна выдала Светку замуж за сына Фрола Козлова, любимца Хрущева. Пьянь коричневая этот Фрол Романович, а сын зашибал еще сильнее. Светка забеременела и сбежала от него. Жить было невыносимо.

— Умерла рано?

— В 63 — как и мать. Причем тоже в октябре.

— Что ж не расписались со Светланой?

— Да как-то не думали...

— С самой Фурцевой общались?

— Еще бы. Когда она узнала, что я собрался на журфак, расхохоталась: «Томик Солженицына у тебя есть?» — «Нет» — «Тогда иди!» Дело в том, что ее Светка принесла парижское издание Солженицына в МГИМО, где училась. Кто-то «стукнул» — тут же выгнали, пришлось переводиться на журфак. Не от мира сего девочка!

— К вам Фурцева как относилась?

— Очень тепло. Хотела и меня пристроить в МГИМО — а я уперся: «Не еврейское это дело». Хорошая женщина. Жалко, бабьего счастья у нее не было.

— Какие люди вас окружали. Мы завидуем.

— Вот, например, дядя Лёдя.

— Это кто?

— Утесов! Меня в десятом классе отлупили три хулигана. Били арматурой — спасла дубленка. Неделю отходил. Дядя Лёдя узнал — сразу: «Я решу вопрос». Набрал своему приятелю, лучшему тренеру СССР по боксу: «Научи Димку уличной драке. Не вашему интеллигентскому боксу, все эти штучки в драке не нужны». Год я к нему ездил на «Динамо». Столько раз по жизни потом вспоминал!

— Пригодилось?

— Даже недавно — иду двором, а южный парень наотмашь лупит девчонку. Та бьется об угол дома, кровища... Я подошел и ногой ему по яйцам. Так, что стекли у меня по ботинку.

— Это вас тренер по боксу научил?

— Да. Первый удар в драке решает всё.

— Утесов при вас пел?

— Ни разу. Ему было не до песен, когда приходил в гости к Марку. Вот дядька любил на рояле играть. Еще помню Леонида Лукова, знаменитого режиссера. Страшный обжора! Как-то на Новый год мне, мальцу, предложил рюмку водки. Я сдуру хлопнул — и офигел.

— Дядя ваш похоронен на Новодевичьем.

— А у меня могилка на Донском. Купил нишу в колумбарии.

— Желаете, чтобы вас кремировали?

— Урна с прахом — то, что надо. А гнить, вонять... На хрена? Я же наблюдал все эти процессы.

— О, Боже. Где?

— На Троекуровском снимал эксгумацию. Когда гроб открыли, ужаснулся. Сгнило все. Особенно запомнился желтоватый кусочек кожи на лбу.

— Гроб-то чей?

— Бандюка. Эксгумацию заказали, чтобы установить его причастность к преступлению. Примерно через год после похорон... Повезло мне, конечно. Как личного фотографа Ельцина, пускали везде. Даже в подвалах Лубянки снимал.

— Что увидели?

— Камеры как камеры. Ничего сверхъестественного. Но если задумаешься, сколько народа там полегло, сразу пробирает.

— Самое необычное место, где снимали?

— Мавзолей!

— Понятно, кто «клиент».

— Пропуск туда надо было выписывать за три месяца. Со мной снимала Майя Скурихина из «Правды». Заходим внутрь — встречает молодой парень: «Комендант Мавзолея подполковник Каменных!»

— Запомнили фамилию?

— Запомнил. Объясняет: готовиться мы можем сколько угодно, а фотографировать — ровно 15 минут. Потом свет тухнет. Видимо, Лукич перегреется, жарко ему будет. Когда мы пришли, он бултыхался в ванной на профилактике. Гляжу — головка ма-а-ленькая, и пиджак надели самый модный в ту пору. Двубортный, темно-синий. На три размера больше! При этой крошечной головке — плечи, как у Жаботинского. А язык враг мой, точно знаю.

— Высказались?

— Громко говорю — чтобы Каменных слышал: «Эх, положить бы рядом девушку по имени Надя...»

— Рука к кобуре не дернулась?

— Я думал — пристрелит! А выходили прямиком через стенку Кремля, там есть дверца. Скорее нора. Борис Николаевич через нее еле пролезал.

«Оскар»

Донской вытаскивает очередной альбом:

— Вот кадр, за которым охотился два года. Дедушка выходит из самолета — и машет рукой. Все время видел этот номер и упускал. Наконец осенило: что ж я за дурак? Снял. Дед здорово подыграл.

Первый президент России Борис Ельцин. Фото Из личного архива
Первый президент России Борис Ельцин. Фото Из личного архива

— Могли упустить?

— Конечно. Такое случалось минимум дважды. Первая история — с Дедушкой. Он на яхте катался по Волге. Причалили к какому-то острову, вынесли диван, матрас. Дед прилег, задремал. Потом проснулся, сел. Над ним рой комаров. Наина Иосифовна отгоняет. Контровый свет — потрясающий! Я стою, любуюсь... Про камеру вспомнил, когда все закончилось.

— Вторая история.

— Тассовский фотограф Слава Ун Да-син постоянно был под градусом. Мы в Подмосковье снимали группу легкоатлетов. Отстрелялись, вышли на свежий воздух. Внезапно появляется метатель молота. Высоченный, плечистый. А Ун Да-син, который ему по пояс, за этот молот хватается. Полное впечатление, что пытается показать, как правильно бросать. Хотя самого Славу от тяжести швыряет от стенки к стенке. Снова фантастический контровый свет. Я смотрю, хохочу. А потом думаю — как мог не снять?

— У вас одна премия World Press Photo. Это как «Оскар» для фотографов. А в Челябинске живет мужичок, у которого их...

— Шесть!

— Нам казалось — четыре. Неважно, впрочем. Как это возможно?

— Он голых баб снимал. Какие-то беременные в ряд с грудями. Такой, деревенский. Это тоже привлекает. Ну и на здоровье! Зато я натаскивал Сережу Киврина. Сережу Гунеева, которого считаю вообще крутейшим фотографом в спорте. Он закончил авиационный институт с отличием.

— Что сказалось на качестве фотографий?

— У него голова работает, словно компьютер. Когда вместе фотографировали, изводил меня: «Наверное, мы неправильно делаем...» Главное, что я вбил ему в башку — нельзя идти на съемку, не продумав. Тогда не упустишь кадр. Вот поэтому всегда снимала толпа — а в сторонке стоял я. Все отсняли — и тут раздавался мой щелчок.

— Какие были фотографы в ваше время. Например, Игорь Уткин.

— Да о чем вы говорите... Уткина я вытащил из дерьма. Был печатник в АПН, сын чекиста из охраны Фурцевой. Сам Игорь — полная деревня. По-моему, даже без школьного образования. Все его несчастье, ребята, в том, что он как валенок.

— Как вы легенды рушите.

— Глупый он. Брал разве что количеством снятого материала. Или воровал мои идеи. Была у нас история: хоккейная сборная собиралась на Олимпиаду. Мне АПН купило в Японии дистанционное управление. Сейчас-то оно как спичечная коробка — а тогда был чемодан с антеннами.

— Это понятно.

— В коридоре догоняет Утенок: «Дим, ты в Лужники? Возьмешь?» — «Садись...» Меня-то все знают, второй тренер Тузик спрашивает: «Кто тебе нужен — Мышкин или Третьяк?» Давай, говорю, Мышкина. Ну его, этого Третьяка, он заезженный, начнет учить снимать.

— Что придумали?

— Мышкин стоит, а Мальцев с Харламовым должны у ворот тормознуть — чтобы брызгами льда из-под коньков накрыло камеру. Как раз закроет пустоту на трибунах.

— Ловко.

— Выбиваю на площадке ложбинку, устанавливаю камеру, сам иду на трибуну. Жму дистанционно. А Уткин ложится на лед. Уходя, говорю: «Игорь, ничего у тебя не выйдет. Неудачное место...» — «Я сам знаю, как». Ну, знаешь и знаешь. Я отснял серию — получился только последний кадр.

— А у коллеги?

— Отдаем фотографии в проявку, вдруг звонят оттуда: «Быстро спустись. Уткин твою пленку хочет в руки взять, прямо вырывает...» — «Ты ему пока в рыло дай, а я подойду — добавлю». Прихожу — он трясется: «Почему у тебя получилось, а у меня нет?!» — «Потому что ты идиот. Сказал же — не надо там лежать».

— Зачем ему ваша пленка?

— Чтобы выдать мой снимок за свой. Еще потом ходил и рассказывал, мол, Донской загубил его идею...

Старшинов

— История с фотографией Валерия Маслова. Вы должны были заснять его коронный финт — перекладывал за спиной клюшку из одной руки в другую и обводил соперника. Маслов предложил заглянуть на самую важную игру чемпионата — против свердловского СКА, встать неподалеку от углового флажка. В разгар матча показывал вам и уточнял: «Успел снять? Еще попробовать?» Как же он подписался на такой трюк?

— Валерка был белой вороной среди спортсменов. Ему Господь дал всё! А тогда Василий Трофимов, главный тренер «Динамо», уже шел меня гнать со стадиона. Чтобы не устраивали с Масловым спектакли во время матча. Но я утек.

— Побаивались Трофимова?

— Да страшнее человека не было!

— Он же метр с кепкой.

— Мне рассказывали: вот кто-то стукнул его по ноге. В игровые времена. Дальше угловой — человека уносят. Никто не знает, что с ним Трофимов сделал. Но встать на ноги игрок не может. Трофимова боялись все! А съемка с масловским финтом пропала.

— Почему?

— В сумке пилота пленку отправили в Финляндию. Там проявляли. Через день должны были напечатать тираж какого-то спортивного журнала. Так что ни в одном альбоме у меня этой фотографии нет.

— Снимок, где Вячеслав Старшинов и Леонид Жаботинский бегут наперегонки, — постановочный?

— Нет! Мне заказали очерк о Старшинове. Поехал в Ялту на сбор хоккейного «Спартака». Там же тренировались штангисты. Смотрю — Жаботинский на беговой дорожке, сзади Старшинов трусит. Подхожу к Жабо, с которым был немножко знаком, предлагаю устроить забег.

— Дистанция?

— Стометровка. Слава легкий, поджарый, скоростной. Я не сомневался в его победе. Но Жабо, который весил 160 килограммов, умудрился Старшинова обогнать. Потом в ближайший санаторий помчался, в холле прыгнул на весы — и они тут же сломались. Под такой-то тушей! А Старшинова, когда «Спартак» в Москву вернулся, я еще с Мирей Матье снял.

— На хоккее?

— Перед концертом. Ехали на машине мимо Театра Эстрады. Я увидел афишу, крикнул: «Слава, тормози!» Честно, сейчас бы в жизни не полез снимать Старшинова с Матье. Просто наглости не хватило бы. А тогда был молодой, бесшабашный. В театре всех растолкал, размахивая удостоверением АПН, прорвался в гримерку.

— Матье обалдела?

— Как и Старшинов. Он от моего напора совершенно очумел. Я указал на Славу, дескать, звезда советского хоккея, сделаю фото на память. И вот картина. Они стоят, разговаривают. Матье — на французском, Старшинов непонятно на каком. Я начинаю закипать: «Слава, твою мать! Ты же кандидат наук, неужели не можешь по-английски хоть два слова произнести?» Внезапно Мирей поворачивается и на русском выдает: «Это вы про какую мать?» Старшинов от смеха согнулся пополам.

— Снимали вы в больнице после аварии и Валерия Брумеля, великого прыгуна в высоту.

— Сколько он перенес операций! Его раздробленную ступню врач собрал по кусочкам... С Валерой я дружил, был на его свадьбе с Еленой Петушковой, олимпийской чемпионкой по конному спорту. Там за столом напротив друг друга оказались те, кто в тюрьму сажает, и те, кого надо сажать.

— В смысле?

— Милиционеры и фарцовщики! Первые — коллеги отца Петушковой, генерал-лейтенанта, заместителя министра внутренних дел СССР. Вторые — приятели Брумеля. Он же «промысловик». Из-за границы постоянно возил шмотки на продажу, общался с фарцой, жуликами.

Свадьба Валерия Брумеля и Елены Петушковой. Фото Из личного архива
Свадьба Валерия Брумеля и Елены Петушковой. Фото Из личного архива

— Брак с Петушковой распался быстро.

— У Валеры тяжелый характер. Добрым человеком его точно не назовешь. А к концу жизни совсем одичал, еще и болезнь добила.

— Кажется, онкология?

— Да. Я как-то набрал Валере, хотел договориться о съемке. Брумель ответил: «Обратись к моему пресс-секретарю». И повесил трубку. Больше я не звонил.

Роднина

— Про кого из легенд спорта можете повторить эти слова: «Тяжелый характер»?

— На сборе в Подольске сцепился с Василием Алексеевым, великим штангистом. Хотел его в зале поснимать — заартачился. После тренировки вышел на улицу, высказал мне. Я в долгу не остался. Так что придумал этот бугай? За задний бампер легко приподнял мой «жигуленок», который на откосе стоял, и прорычал: «Спущу с обрыва!»

— Перепугались?

— Вытащил из кобуры травмат, который друзья подарили. Прищурился: «Попробуй...» Василий сразу сник. Обычно я со всеми находил общий язык. Но если попадался «бамбук» вроде Алексеева, думал: «Ну и черт с тобой. Обойдусь».

— С Жаботинским в этом плане было проще?

— Намного! С Родниной — тем более. Правда, недавно Ира на меня осерчала.

— За что?

— В гости заехала, сидели, пили чай. Тут звонок. Кто-то интересовался моим спортивным архивом. В том числе подборкой фотографий Родниной. Когда положил трубку, Ира спросила: «Что это ты про мой архив заговорил?» Объяснил: «Распродаю. С бабками сейчас тяжело». Так она обиделась!

— Но почему?

— Наверное, думала, что этот архив ей подарю... А знакомы тысячу лет. В книге «Слезы чемпионки» назвала меня первым фотолетописцем ее победы на чемпионате Европы 1969-го в Гармиш-Партенкирхене. Я там маленькую Ирку опекал.

— Даже так?

— Станислава Жука, тренера Родниной и Уланова, в ФРГ не выпустили. Таня Тарасова подъехала с группой туристов прямо к соревнованиям. Я же в Гармиш прилетел раньше, вот и помогал. Тогда они впервые обыграли Белоусову и Протопопова. Олег — парень настолько неприятный, высокомерный, что после общения с ним хочется руки помыть. Поражение воспринял ревностно, наехал на ребят. Я вступился: «Не обижай детей!» Ирка-то еще соплендой была. Именно в Гармише я сделал знаменитый кадр.

— Какой?

— Заглянул в номер к Родниной, она спала. На подушке золотая медаль. Я щелкнул. Хотя никто не верил, что так все и было: «Да ладно, «спала»... Ты просто попросил ее закрыть глаза». А слезы на Олимпиаде в Лейк-Плэсиде снять не удалось. Поздно подошел, Роднина уже проплакалась на пьедестале.

Начало 80-х. Дмитрий Донской (крайний справа) на своей фотовыставке. Среди гостей — Лев Яшин (в центре), фигуристы Александр Зайцев (слева) и Ирина Роднина. Фото Из личного архива
Начало 80-х. Дмитрий Донской (крайний справа) на своей фотовыставке. Среди гостей — Лев Яшин (в центре), фигуристы Александр Зайцев (слева) и Ирина Роднина. Фото Из личного архива

— Зато запечатлели падение принцессы Анны с коня.

— Это 1973 год, Киев, чемпионат Европы. За день до старта я осмотрел 12-е препятствие, на котором, как считали тренеры, будет наибольшее число падений. На следующий день засел там. Ждал-ждал — никого. Задобрив солдатика из оцепления сигаретами, попросил разузнать по рации, что происходит. Оказалось, все валятся на втором препятствии.

— Бросились туда?

— С выпученными глазами. Еле-еле успел. Принцесса Анна как раз приближалась к препятствию — и тоже рухнула. Позже мне объяснили, что падали те, кто шел на полукровках. Стартуя с горы, лошади видели дно в глубокой канаве — и пугались. Вот чистокровные спокойно перепрыгивали. На них это не действовало.

— Принцесса была на полукровке?

— Да.

— Как выжила в такой передряге?

— Передние зубы шатались, ей специальные спички вставляли. А лошадь ноги переломала. Главное, редакторы побоялись взять карточку в фототеку АПН!

— Почему?

— Опасались дипломатического скандала. В расстроенных чувствах забрал себе фотографию. Но тогда и понял — личный архив должен быть обязательно! Снимок с упавшей принцессой принес мне 34 награды. Хоккейный, с Мышкиным, еще больше. То ли 54, то ли 55. Включая World Press Photo в номинации «Спорт».

В воротах Владимир Мышкин. За этот снимок Дмитрий Донской получил фотографический «Оскар» — премию World Press Photo в номинации «Спорт». Фото Из личного архива
В воротах Владимир Мышкин. За этот снимок Дмитрий Донской получил фотографический «Оскар» — премию World Press Photo в номинации «Спорт». Фото Из личного архива

— Чек прилагался?

— Нет. За победу на World Press Photo денег не дают. Только «Золотой глаз». Вот приз Canon за лучшую фотографию года — серьезное финансовое подспорье. Вручают 11 тысяч долларов, новенькую камеру, четыре объектива. Это в районе «двадцатки».

Дмитрий Донской и «Оскар» для фотографов — награда World Press Photo. Фото Из личного архива
Дмитрий Донской и «Оскар» для фотографов — награда World Press Photo. Фото Из личного архива

Мальцев

— С Мальцевым дружили?

— Еще как!

— Он не каждого к себе подпустит.

— Шурка интересный... Любое предложение начинал с фразы — «между прочим». Знал в русском языке приблизительно столько же слов, сколько фотограф Уткин. Но хоккеист гениальный! Как-то на моих глазах выдал от своих ворот пас через всю площадку — шайба прошла между ног у троих, вылезла на чужом пятаке. Где ее подхватил Мотовилов, посмотрел в глаза вратарю и забил. Тем же вечером везу Мальцева домой: «Вот ты вырезал передачу. Все видел?» — «Да ничего я не видел. Руки сами делают». От Бога!

— Это правда.

— А если уж он злой был на свою Сусанну — тут держись. В драку лез! Она же где-то на подпевках была?

— На подтанцовках.

— Да, точно. Помню, говорит: «Пойдем на представление!» Сидим, смотрим. Когда его Сусанна уходила за кулисы, кто-то из танцоров ей по заднице хлопнул. Дружески.

— Ничего особенного.

— Это нам с вами «ничего особенного», а Мальцев зубами скрипнул. Коротко: «Пошли со мной». Отправились за кулисы, его все знали, пропускали. Нашел танцора — так ему дал, что тот к стенке отлетел!

— А вы добавили?

— Тяну Мальцева к выходу: «Ты что, дурак?» — «А почему он ее по заднице хлопнул?» Вижу — не шутит. Говорю: «Шур, ну не только ж тебе ее хлопать. У нее задница-то какая хорошая». Тут Мальцев задумался: «Может, ты и прав». Смешной человек.

— Вы же и с Численко дружили?

— И с ним, и с Валеркой Фадеевым, это левый край московского «Динамо». Он из выдающейся семьи, папа был генконсулом в Лондоне. Знаете дом подковой над Москвой-рекой, напротив Киевского вокзала? Вот там жили.

— Численко из другой семьи?

— У него не папа — все в семье квасили!

— Господи.

— А он пацаном недоедал, бедняга. Всё отсюда. Но Численко — страшный человек.

— В чем?

— 38-й размер ноги, как у девочки. Сам небольшой. А удар такой, что как-то попал Кавазашвили в грудь — Анзора с мячом внесло в ворота. Сильнее бил только Вася Карцев. У него нога была еще меньше. Леру Бескову очень любил.

— А Лера — Васю?

— Нет. Лера любила своего Костю — при этом лезла к моему дядьке Маркуше. Мечтала, чтобы тот ее снимал в кино. Но Леру в кино брали из-за внешности. Она красотка, сложена неплохо...

— Так снимал ее дядя?

— Что вы! Даже на пробы не звал!

— Слабая актриса?

— Да никакая. А у Численко главная черта — самоедство. Его ведь никто из «Динамо» не гнал. Что-то перестало получаться — тут же сам ушел. Мудрик все на него жаловался: «К Численко на поле не подойдешь. Злой как черт! Если не так пас отдашь — съест тебя».

— В гостях у вас бывал?

— Как-то Маркуша уехал, и в квартиру завалились Численко с Фадеевым. Еще девиц притащили.

— Хороших?

— Была целая команда веселых девчонок, которые обслуживали «Динамо». В Центральных банях, там, где кабинеты. Эти трое — защиту, эти — нападение. А Сашка, брат мой, запал на одну из них, жениться собрался! Говорю: «Ты обалдел, что ли?»

— Последняя встреча с Численко?

— «Динамо» играло с ЦСКА. Кто-то по плечу хлопнул: «Демьян, здорово!» Оглянулся — Игорек. Он жил возле гостиницы «Советская». Спросил: «Ты на машине? Захватишь меня?» Вылез, дверцу придержал: «Звони!» — «И ты не забывай...» А на следующий день он умер.

Эпиграмма

— С кем еще дружили из великих ХХ века?

— Два моих ближайших — Игорь Кио и Игорь Кваша. Эти смерти для меня — такие удары! Квашенок, считай, у меня на руках умер. Привез ему арбуз в больницу, а он сидит и тянет папироску. Хотя ему врачи накануне сказали: «Хочешь прожить еще лет пять — бросай курить».

— Отругали?

— Вырвал сигарету, дал по губам, а он: «Да ладно...» Думаю, уже чувствовал, что уходит. Замечательный человек. История с Михалковым и Говорухиным произошла на моих глазах.

— Что за история? Мы не слышали.

— Сижу возле кабинета Ельцина, отдыхаю. Вижу — идут веселые Говорухин с Михалковым. Никиту я знал, кивнул. Тот: «Сейчас решим вопрос, выйду — поговорим...» Через пять минут выскакивают, матерят Деда последними словами.

— Что случилось?

— Коржаков мне после рассказал. Рядом с Чистыми прудами была закрытая территория — и ангар на четыре автомобиля ветеранов Великой отечественной. Вот эту территорию хотели для киностудии Михалкова забрать. Дед в крик: «Вы, ребята, совсем охренели?!» Послал их. Потом где только Ельцина не полоскали! А время спустя про эту сцену я рассказал Кваше. Он и так не слишком любил Говорухина, а тут просто закипел. Однажды идем с ним по Мосфильму, длинный коридор, навстречу Говорухин. Толкаю в бок: «Игорелло, вон дружок твой» — «Да пошел он на ***» Сближаются.

— Что же дальше?

— Говорухин протянул руку: «Игореша!» А тот как мимо столба пролетел. Ни слова не сказал. Говорухин оцепенел. Вот что такое — Кваша! Он же письмо подписал против ввода наших танков в Чехословакию. Стал невыездным.

— С Кио тоже дружили до последнего дня?

— Да. Мой сосед. Каких только хворей у него не было — начиная с врожденного диабета. Отец, Эмиль Теодорович, имел 500 болезней. Мама, Евгения Васильевна, умерла от онкологии. При этом Игорь и пил, и курил. В ночь после представления спокойно принимал литра полтора.

— Водки?!

— Хоть водки, хоть коньяка.

— Про фокусы его расспрашивали?

— Там все на двойниках строилось. Ну и тоннели. Накрывают клетку, лев уходит коридором. Вместо него появляется красивая женщина, книксен: «Здравствуйте, я ваша тетя...» Игорь запал на дочку циркача, тот выступал с белыми лошадками. Прямо гонялся за ней. Кио вообще был ходок. А она почему-то выбрала меня.

— Что не сказалось на дружбе с Кио?

— Нет-нет. Обучала меня в койке настоящей любви.

— Настоящая — это как?

— А вот так — с затеями. Она была как преподавательница. Хотя мне было лет тридцать, уже многое пробовал. Но оставалось неизведанное. Она требовала хай-класс, как сама говорила.

— Дали хай-класс?

— Да! Следуя ее указаниям.

— Кваша и Кио за «Спартак» болели.

— А я за «Динамо»! Бывало, звоню Квашенку после тура, с радостью сообщаю: «Спартаку» твоему навалили!" Игорь разве что не зевает: «А что, играли?» Артист-то он прекрасный. Но я все штучки его изучил — сразу подзывал Таню, жену: «Игорь футбол смотрел?» — «Еще бы! Всех разогнал — сидел, орал». Он жил в доме за Елисеевским.

— Мы были у него в гостях.

— Я на Галю Волчек наехал из-за Квашенка. Как начал вести «Жди меня» — стал многих раздражать. Галю в том числе.

— Почему это?

— Во-первых, здорово вел. Ревность! Во-вторых, бабки там роскошные. Все ему завидовали. Волчек даже со спектаклей его снимала. Я высказался — что, мол, за дела? Вы же одной группы крови! Как не стыдно?

— А она?

— Всплеснула руками: «Дима, ты так умеешь ругаться?» Хотя странно — что Гале нервничать из-за чужих заработков? Ей-то деньги от Куснировича шли хорошие.

— Где это вы так с артистами сдружились?

— С юности. В 90-е большой компанией поехали на Кипр. Я носился с очередным президентским альбомом, а актеры загорали на пляже, хохотали. Валя Гафт лежал на раскладушке и на всех сочинял эпиграммы. Подозвал: «Дима, иди сюда!» Протянул свой сборничек — и на обложке про меня несколько строк черкнул.

— Сохранился?

— Да вон, на полке. Там с матерком.

— Нас не смутить.

— Вывел: «Димка ходит по песку, посидит под тентом. Ни *** нет в голове, кроме президента!» Как-то лег я под капельницу, с собой эту книжку взял. Врач, интеллигентнейшая женщина, попросила полистать. Сразу на эти строчки наткнулась: «Что ж он так пишет?!» А Валька — трус жуткий!

— Неужели?

— Подписал книжку — а через десять минут снова подозвал: «Если покажешь эпиграмму Борису Николаевичу, вот как надо...» И прочитал — с упором на слово «ничего». Бздун ты, говорю, гороховый. Но человек прекрасный. На Кипре у него день рождения случился. Волчек снимает ресторан в гостинице, берет микрофон: «Налейте! Сейчас буду Гафта поздравлять».

— Поздравление удалось?

— Говорит в микрофон — не зная, что слышно во всех залах. Первая фраза: «Белый слон насрал в корыто и застыл от изумленья. Разрешите вас поздравить со днем вашего рожденья!»

— Каково.

— Все обрадовались, выпили. А Валька — он же гнус! Сорок минут проходит, поднимается: «Налейте. Не могу не ответить Галине Борисовне». Произносит в микрофон: «Что же делать, Галька, если жизнь прошла и карта бита? Слон не может жить без Гафта, просто так не срет в корыто!»

Каспаров

— Алексей Хомич, завершив вратарскую карьеру, стал фотографом. Хорошим?

— Да никакой!

— Еще одна легенда рухнула.

— Да и вратарь-то дерьмовый.

— Как же? «Тигр»!

— Ну, «Тигр». А что толку? Лева Яшин тигром не был — а вратарь гениальный. Я стоял за его воротами и это понимал. Он не играл на публику, даже самые сложные удары отражал не в прыжке. Чувствовал, куда пойдет мяч, и занимал правильную позицию. Всякий раз в нужной точке!

— Натренировать это невозможно.

— Конечно! Дар свыше. Еще привычка у Яшина была.

— Это какая же?

— Когда видел, что дело швах, на него выходят два игрока — перемещался и приговаривал: «Ой... ой... ой...»

— Как мило.

— Уже после спросил: «Лева, помнишь?» Он так удивился: «Я кричал?!» — «Постоянно сам с собой разговаривал» — «Не помню...» Яшин мог прямо перед матчем жахнуть водки. Причем употреблял самую скверную, с черной головкой.

— Мы не ослышались? Выпивал до игры?

— Запросто!

— Вот это человечище.

— Я думаю, Лева — потусторонний человек. Из космоса. Не может быть такого вратаря! Как он взял пенальти от Маццолы — в этом весь Лева! А когда плохо стало — Яшина в верхах схоронили.

— Как?

— Сказали: «Да ну его в задницу, у нас страна большая». Все это даром не прошло. Диабет у Левы был страшный. Да все они, футболисты той поры, заканчивали печально. Даже у Валерки Фадеева, который за собой следил, сейчас ноги отказывают. Не пил особо, не курил. Трахался — ну и молодец. Это дело только здоровья прибавляет.

Лев Яшин. Фото Из личного архива
Лев Яшин. Фото Из личного архива

— Вы же долго-долго были личным фотографом Анатолия Карпова.

— 15 лет! Вот невероятный кадр. Для подготовки к матчу с Каспаровым Толе предоставили в Ташкенте резиденцию первого секретаря обкома. Я туда полетел. Снял все, что можно. И вдруг однажды вижу — Карпов сидит на веранде за шахматной доской, размышляя о чем-то, а правой рукой держит за горло Каспарова. Сначала подумал, что это портрет Гарика. Присмотрелся — журнал! С Каспаровым на обложке. Я так заорал, что Карпов чуть со стула не слетел! «Толя, не дыши!»

Чемпион мира по шахматам Анатолий Карпов. Фото Из личного архива
Чемпион мира по шахматам Анатолий Карпов. Фото Из личного архива

— Ненависть к Каспарову у него была огромная?

— Не думаю, что это ненависть. Злость. Знаете, в чем главная разница между ними?

— В чем же?

— Гарик в шахматах — композитор. Партии придумывал от первого до последнего хода. Что позволяло сэкономить время. Такой дар — большая редкость. Не мои слова — Карпова, сам мне об этом говорил. А Толя — просто игрок. Он всё решал за доской.

— Ясно.

— В Колонном зале мне удалось снять яркую сценку. В одной из решающих партий Карпов, сделав очередной ход, допустил ошибку. Гарик это сразу понял, засмеялся. Но чтобы Толик не увидел, прикрыл рот рукой. Вообще-то у Толи нехорошие глаза...

— ???

— Есть в них что-то гипнотическое. Многих соперников подавлял взглядом. Но Гарик гипнозу не поддавался. Плюс в его команду входил чекист из азербайджанского КГБ, подполковник. Он прогнал из зала парапсихолога Рудольфа Загайнова, который работал с Карповым и мог негативно воздействовать на Каспарова.

— Верите в такие вещи?

— Да. Правда, когда расспрашивал Толю на эту тему, он всегда уходил от ответа.

— К вам Каспаров как относился?

— Нормально. Меня уговаривали перейти в его команду. Но Гарику сказал: «Почему тебя так сильно волнует, что я личный фотограф Карпова? Тебя тоже с душой снимаю. Я именем дорожу...» Как-то испанский журнал заказал фотоочерк о Карпове и Каспарове. Отвел под это два разворота. Толю я спокойно отснял. Дней за пять до турнира прилетел Каспаров. Позвонил ему в номер. Трубку сняла Аида.

— Кто-кто?

— Мама Гарика. Аида — настоящее имя, но близкие зовут ее Клара. Объясняю ситуацию, слышу: «Подожди». Протягивает трубку чекисту, тому самому. Он сухо: «Мы закрылись, никаких съемок. К тому же Карпов по одному ходу, который вы сфотографируете на тренировке, может многое понять». Хотя дебюты и гамбиты я бы точно не снимал, придумал бы что-нибудь поинтереснее. В итоге журнал опубликовал разворот с Карповым. А другой — пустой, с коротенькой заметкой: «Здесь должен быть фоторепортаж, посвященный Каспарову. Но к нему не допустили фотографа, который симпатизирует Карпову».

— В те времена мама не отходила от Каспарова ни на шаг?

— О, да! Даже в бане ему лет до 20 спину терла. А в зале, когда Гарик играл, сидела в первом ряду. Строила всех — и сына, который слушал ее беспрекословно, и тренеров, и чекиста. С Аидой никто не спорил. Себе дороже.

— Как же одобрила роман Гарри с Мариной Нееловой?

— Да не одобрила! Потому Гарик с Мариной и расстался. А она уже была беременна. На пресс-конференции в Люцерне кто-то из наших журналистов спросил Каспарова: «Как вы назвали дочь?» Тот нахмурился: «Это не моя дочь...» Я ушам не поверил. В тот момент Гарик был мне противен. Девочка-то — копия Каспаров! Неелова неспроста потом вышла замуж за дипломата по фамилии Геворгян.

— То есть?

— Чтобы дочка была похожа на армянина.

Карпов

— Главная сложность в характере Карпова?

— Прижимистый. В такси всегда садился назад.

— Почему?

— Чтобы не платить. Но все равно он большая умница. В чем-то Бог дал — а вот в этом отнял.

— Платили-то вы?

— Естественно. Торговаться, что ли, буду?

— Как вообще к нему попали?

— 1974 год. Карпов готовился к матчу с Корчным. Мне надо было отснять Толю, а он никого не подпускал. Я и зашел через приятеля — Алика Рошаля. Толя — тяжелый пассажир. Но мне с ним было легко. Он сразу смекнул — лучше иметь возле себя одного хорошего фотографа, которому можно доверять.

— Самый памятный снимок Карпова?

— На этом снимке я отлично заработал...

— Еще интереснее.

— Карпов играл с Корчным в Мерано. Толя прилетел с Ирой, первой женой. Разместили их на вилле миллиардера — все было круглое. Даже кровать!

— Так что надо было снять?

— Толю в постели с Ирой.

— Вот это ход.

— Не трахаются, а просто спят. Я снял!

— Карпов не разозлился?

— А он что, видел? Толя мне доверял. До сих пор при встрече обнимаемся. Я отдал ему большую долю своего архива. Не продал, а подарил!

— С тем самым снимком?

— В койке? Не-е-т...

— Сколько вам за него заплатили?

— 9 тысяч долларов. В первый раз валюту взял. Со временем мне официально разрешили работать с AP — Associated Press. Из-за меня убрали оттуда двух вольных фотографов и одного штатного. Я съедал всю зарплату!

— Страшно подумать, сколько получали.

— Только там — 5-7 тысяч долларов в месяц. Но я дерьма не давал. А когда стал Ельцина снимать, за меня дрались AP и Reuters. Выбрал AP.

— Вы при Советской власти на «Чайке», наверное, ездили.

— Нет. Сначала на «Жигулях», затем на «Мерседесе», 23-я модель. В Москве таких и не видели. Купил у племянника Игоря Моисеева, тот пригнал машину из Германии. Ребята, я очень много зарабатывал!

— А конкретнее?

— Во времена Ельцина — по 300-400 тысяч долларов за каждый альбом. А их у меня четыре. У одного немыслимый по сегодняшним меркам тираж — 1 700 000 экземпляров! Все богатенькие стояли ко мне в очереди — начиная с Абрамовича. Я вам покажу фотографию, которую демонстрировал своим студентам. 1995 год, в гостях у Ельцина вся семья. На примере этой карточки я учил молодежь фотографировать. Вас тоже сейчас научу.

— Какой счастливый поворот.

— Все еще выстраиваются — а я начинаю снимать. Говорю: «Скажите, когда будете готовы». Сам щелкаю и щелкаю! Они встают, застывают, произносят: «Мы готовы». Для виду фотографирую — хотя мне это не нужно. Потом: «Спасибо, закончили» — они расслабляются, а я продолжаю снимать. Вот кадр. Посмотрите — у каждого свой характер!

— Заработали на фотографии?

— Вся Скандинавия купила. Разовое использование стоило две тысячи долларов. Но за Ельцина у меня лишь две премии, остальные — за спорт!

— Первая награда за Ельцина?

— Приз Canon. В чеченской деревне забрался на танк. Взял мощный объектив, наставил на Дедушку. Тот разговаривает с солдатами. Замечаю — у Деда здоровенный комар сидит на лице. Аж задница трясется, так кровь пьет. Дед не реагирует. Когда ж, думаю, хлопнет по нему? Тут тень пошла от руки — я сразу жму!

— А эффект — Ельцин страдает, выводя войска. Лицо прикрыл ладонью.

— В том-то и дело. Главное, изначально на этот снимок не ставил. Казалось — ничего особенного. Сережа Гунеев увидел, схватился за голову: «Ты что, дурак? Немедленно на конкурс!» Я отмахнулся: «Да ну...» Так он сам вырезал, оформил, отослал. Принес мне медаль и 11 тысяч долларов.

Борис Ельцин в Чечне. Фото Из личного архива
Борис Ельцин в Чечне. Фото Из личного архива

— Вторая награда?

— На Солянке в частной галерее устроили биеннале. 28 мировых фотографов, снимавших первых лиц, дали свои карточки. Штук по двадцать. Голосовали только члены посольств. Я в одну калитку выиграл у всего мира. 107 голосов собрал, никто близко не подобрался.

— Вы-то понимали, какого класса стали фотографом?

— Сейчас перебираю альбомы, думаю — надо же... Умел! А тогда — ни с кем не соревновался. Был сам по себе.

КГБ

— Из-за чего Карпов с первой женой развелся?

— Не в курсе. Но я очень удивился. Ира — чудесная, симпатичная. Работала помощницей у какого-то генерала КГБ.

— Карпов — тихий, застенчивый, с утра до вечера за шахматной доской. Как же с девчонками знакомился?

— Ну, прыгнуть в койку он мастак. С этим делом у Толи никогда не было проблем. Хотя нет, была история. Вся его команда хохотала. Однажды поссорился с Ирой, раздвинул дома кровати. В какой-то момент забылся, настроение поднялось, ну и прыгнул в койку — в прямом смысле. Попал в зазор между кроватями, нос расквасил.

— Известный снимок — Карпов и хоккеист Владимир Петров играют в шахматы.

— Они пересеклись в Новогорске, где тренировалась хоккейная сборная СССР. Я знал, что Петров обожает шахматы, вот и предложил ему сгонять партию с Карповым. Рядом сел Мальцев. На правах консультанта пытался подсказывать. А у Толи характер такой, что должен побеждать всегда и везде. С ним нельзя ни во что играть — ни в карты, ни в нарды, ни в домино. Чешет всех!

Александр Мальцев (слева) наблюдает за шахматной партией Владимира Петрова и Анатолия Карпова. Фото Из личного архива
Александр Мальцев (слева) наблюдает за шахматной партией Владимира Петрова и Анатолия Карпова. Фото Из личного архива

— Петрову быстро поставил мат?

— Ходов за пять. Расплылся в улыбке, начал довольно потирать руки. Петров отодвинул доску — и ко мне. Схватил за грудки: «Ты что из меня петрушку делаешь?!» Я ответил: «А ты пригласи Карпова на лед, сыграй с ним в хоккей — и возьми реванш».

— Взял?

— До этого не дошло. Тогда Толя в Новогорске готовился, но чаще выбирал Латвию. Городок Плявиняс, где шикарная база на берегу озера. Я там тоже бывал. Катался на лодке, учил Толю и его тренера Семена Фурмана рыбу ловить. Помню, Фурман поймал угря, стал с крючка снимать, и тот его хапнул. Палец долго не заживал. А Толя все злился: «Ну что у меня за поклевка? Сплошная мелочь...» Как вдруг щука взяла! Довольно приличная, метр в длину. Сразу на хвост села.

— Это как?

— Чтобы с крючка сорваться, щука делает «свечку». Отчаянно сопротивляется, трясет головой, натягивает леску. Хорошо, я рядом был. Подсказал: «Толя, не дергай, потихоньку наматывай. Когда приблизится, дам ей веслом по башке».

— Так и получилось?

— Ага. Вытащили. Ну а мой рекорд на рыбалке — 18700!

— Ух ты.

— В Завидово щуку поймал. Самая крупная появлялась там поздней осенью, на фарватере. С Володей, начальником президентской резиденции, брали катер и ловили. Кстати, чудесный мужик, при нем был идеальный порядок. А сменщик поехал в Африку, положил глаз на местных кабанчиков. Заказал. Огромные деньги заплатили!

— И что?

— Завезли — а у тех чумка! Пришлось в Завидово все поголовье кабанов перебить.

— Ельцин любил охоту?

— Страстно! Гельмут Коль подарил ему зеленый «Гелентваген» с волшебной кнопкой. Нажимаешь — переднее стекло опускается, вырастают две рогульки. Для ружья.

— Удобно.

— Когда Дед на «Гелентвагене» въезжал в лес, звери неслись наутек. Чувствовали, что от этого человека исходит опасность. А я не стрелял — только фотографировал. И когда на УАЗике ехал по лесу, олени, маралы, кабаны даже не дергались, спокойно позировали. Самые любопытные льнули к стеклу.

— КГБ вас пытался вербовать?

— Нет. Было другое. В АПН работала редактором Галя Брежнева. Мне прислали новую пленку. Чтобы ее проверить, вышел на бульвар. Навстречу Галя. Сделал несколько кадров, напечатал, получился хороший портрет. Время спустя она увидела меня в коридоре, тихонько спросила: «Хочешь папу поснимать?» Я не сразу сообразил, о ком речь: «Какого папу?» — «Моего. Он в восторге от той фотографии, теперь стоит у него на столе».

— А вы?

— Замахал руками: «Галя, умоляю, не впутывай меня в это дело!» Тогда мне нравилось снимать спорт. Там не надо ни перед кем прогибаться, я делал, что хотел. Если б перепутал Бубку с Сигизмундовым, никто бы не заметил. С членами ЦК такой номер не прошел бы. Я всю жизнь сторонился паркетных съемок. Однажды как дежурного фотокорреспондента послали в Кремль. Хрущев принимал каких-то африканских деятелей. В те годы мы работали на советской технике, мне выдали камеру «Старт». Без бленды, которую за свой счет пришлось заказывать на заводе. Но резьба была плохая, во время съемки бленда соскочила и со звоном упала на пол.

— Хрущев напрягся?

— Его реакцию оценить не успел. Ко мне подскочил Никифор Литовченко, начальник охраны Хрущева, чуть ли за ухо вывел из зала. Да еще в АПН накапал: «Безруких в Кремль не присылать!» Вообще-то мужик он нормальный. Когда Хрущеву дали под зад коленом, устроился к нам в АПН, определял в лаборатории качество фотографий. Я спросил: «Никифор Трофимович, понимаю, ты за дело меня вывел, но зачем в контору-то позвонил?» Он смутился: «Да по инерции...»

— Влепили выговор?

— Обошлось. Пожурили. Литовченко я даже благодарен — больше на протокольные съемки меня не отправляли.

— При чем здесь КГБ?

— Недели через две после встречи с Галей Брежневой звонок: «Это Иван Васильевич, майор госбезопасности. Надо с вами встретиться. Жду в гостинице «Центральная». Там с порога: «Почему вы отказались фотографировать Леонида Ильича?»

— Что ответили?

— «Не мой профиль. Я не умею снимать портреты». А сам думаю — неужели Галька стукнула? Потом выяснилось — она в разговоре с начальником охраны Брежнева вскользь обронила, мол, предложила Донскому папу поснимать, тот не захотел. Майор случайно услышал, решил выслужиться.

Дед

— Если вы исключительно на спорте специализировались, как к Ельцину попали?

— К концу 80-х почувствовал, что спортивная тема для меня исчерпана, не было новых идей. Стал парламентским фотокорреспондентом. Как-то послали в Нагорный Карабах, там Ельцин и Назарбаев вели переговоры с воюющими сторонами. В толпу коллег, обступавших Ельцина, не лез, снимал издали, телевиком. Его помощнику Льву Суханову фотографии понравились, он-то меня и порекомендовал. Пригласил в четырнадцатый корпус Кремля, где был первый кабинет Деда. В приемной на диванчике я прикорнул, и тут Коржаков с Дедом. Нависли надо мной в одинаковых ратиновых пальто. Коржаков посмотрел: «Что, Дмитрий, поработаешь с президентом?» Я ответил: «Давайте попробуем».

— Понятно.

— До этого с ним работал другой фотограф. Его убрали после того, как на пляже снял Деда с каким-то министром. Толстый такой, забыл фамилию...

— Валентин Павлов?

— Нет. А-а, неважно. У министра плавки в обтяжку, жир свисает. Увидел он в газете снимок, поднял хай, и фотографа выперли. Был еще второй — Дима Соколов, ставший моим напарником. Он в основном снимал общие планы. А я быстро понял, что съемка в официальной обстановке никому не нужна. Гораздо интереснее показать Ельцина обычным человеком. Что ест, пьет, какой он, когда ему тяжело, весело, грустно. Как играет в теннис, плавает в море... О, вспомнилась история!

— Рассказывайте скорее.

— Газеты запустили слух, что у Ельцина большие проблемы со спиной, корсет носит. Коржаков спрашивает: «Что делать?» Отвечаю: «Лететь в «Бочаров ручей». Купаться». Март, холодина. Кадр получился забавный — Наина Иосифовна в дубленке, а Дед в плавках. Он моржевал, в воду зашел легко. Коржаков за ним. Без всякого удовольствия. Но деваться некуда — начальник охраны должен быть рядом с президентом. Чтобы акула Дедушке ногу не отхватила. Вылез Коржаков синий, как слива, мне погрозил кулаком.

— Первая съемка с Ельциным?

— Присылают ему приглашение из Испании. На фотографии королева сидит, король стоит рядом, положил ей руку на плечо. Решили сюжет повторить. Но требовалось убедить Деда подставить морду моей визажистке.

— Иначе никак?

— У него красные пятна по лицу. Всем распоряжался Коржаков, говорю ему: «Даже в студию ко мне не надо ездить, сделают прямо в Кремле...» — «Дед не согласится, я знаю. Но ты наглый, все-таки спроси».

— Что услышали?

— Ельцин насупился: «Лицо я вам не дам. И вообще, у меня просьба. Я позировать не умею. Снимайте по ходу». Он со всеми на «вы» был. Меня это устраивает, отвечаю. Но тоже есть просьба. Пускать меня туда, куда попрошусь.

— Что Борис Николаевич?

— Кивнул: «Я обещаю». Всё! Я делал, что хотел!

— Мечта, а не работа.

— Чистое везение. Или вот в Завидово егеря соорудили для меня шалаш, чтобы снял тетеревов на току. Они ж красивые! Я уже сунулся, но егерь придержал: «Подожди». Зашел первым — и вынес гадюку. Ё! Свернулась, говорит, на том самом пеньке, куда ты собирался сесть. Точно в задницу и впилась бы. Те края болотистые, змей полно.

— В вашу работу никто не вмешивался?

— Когда Татьяна, дочь Ельцина, стала заниматься его имиджем, началось. С одной стороны, реально помогала. Только она говорила Деду правду. Остальные — то, что он хотел услышать.

— А с другой стороны?

— Прежде я определял, какие снимки идут в наши СМИ, а какие за рубеж. В Кремле специально по моей просьбе сделали лабораторию с проявкой. Чтобы моментально всё отправлять. Вдруг подходит Татьяна: «Дима, пусть Сережа Ястржембский решает, куда что посылать». Иду к нему: «Ты по негативу определишь, что за фото?» — «Нет» — «Значит, надо печатать фотографии. Но через два часа они уже никому не нужны...»

Портрет

— Коржаков давал инструкции, как вести себя с Ельциным?

— Нет. Это Барсуков однажды подошел ко мне, начал учить снимать. Я вспылил: «Миша, твою мать! Я же не учу тебя Кремль охранять!»

— С директором ФСБ были на «ты»?!

— И с ним, и с Коржаковым. А Куликова, министра внутренних дел, вообще на *** послал.

— С этого момента поподробнее.

— Я снял, как Деду в дивизии Дзержинского вручили краповый берет. Коржакову снимок понравился, попросил напечатать портрет, повесил в своем кабинете. Через неделю этот портрет висел уже у всех силовиков. Дальше вместо Ерина министром МВД назначили Куликова. Мне набрал его помощник: «Ерин унес портрет с собой. Срочно нужен новый. К утру». Я ответил: «Нереально. Ближайшие дни у меня расписаны от и до, снимаю президента в Кремле, в Подмосковье, еще где-то. Вот к пятнице все будет готово».

— Сроки не устроили?

— В час ночи звонит домашний телефон. Снимаю трубку, а из нее мат-перемат. Отборный! Шестиэтажный! Такого никогда не слышал, хотя казалось в этом деле ас. Дождавшись паузы, спрашиваю: «Ты кто?» — «Куликов, министр МВД...» — «Ругаться-то зачем?» — «Я жду портрет! К утру! Будет?» — «Нет. Потерпите до пятницы. Раньше никак».

— А он?

— Еще минут на пять тираду выдал. В тех же выражениях. Тут уж терпение лопнуло, прервал: «Послушай, министр, я не у тебя работаю. Я — фотограф президента. Так что иди на ***».

— И?

— Наутро, приехав в Кремль, столкнулся с Коржаковым и Куликовым. Коржаков, увидев меня, начал хохотать: «Дим, что ж ты министра на *** посылаешь?» — «Ты даже не представляешь, какими словами он меня обложил...» Куликов побагровел: «Ничего, скоро придешь талон менять — новый не дам». Коржаков усмехнулся: «А я дам».

— Что за талон?

— На машину. Без права досмотра. Мне ведь периодически звонили: «Президентский кортеж там-то. Догоняй». Я по газам. Если нарушал, гаишникам в окно совал талон — все, вопросов нет. Помню, в районе Ленинградки заехал под «кирпич» на улицу с односторонним движением. За мной на мотоцикле майор погнался. Прижал к бордюру, заорал: «Документы!» Я протянул талон, ксиву. Майор изменился в лице: «Вам куда? К кортежу? Сейчас узнаю, где его ловить». Связался с кем-то по рации, сел за руль: «Давайте за мной». Проводил прямо до кортежа.

— Лихо. А в ксиве что было написано?

— По-разному. Этим Коржаков занимался. Несмотря на мои протесты, делал меня по бумагам то сотрудником службы безопасности президента, то ветераном службы охраны. Затем дали удостоверение, где значился майором. Я к Коржакову: «Саня, ты что? Какой из меня майор?» Через год получил новую корочку. Открываю — уже полковник.

— МВД? ФСБ? ФСО?

— Ассоциация ветеранов и сотрудников служб безопасности. Коржаков эту контору и создал. Еще был пропуск, подписанный лично Борисом Николаевичем. Жалко, не сохранился.

— Потеряли?

— Отобрали. Когда меня на месяц турнули, на выходе из Спасских ворот подошел офицер: «Сдайте удостоверение».

— Что стряслось?

— 1992 год. Ельцин пригласил на охоту в Завидово Малруни, премьер-министра Канады. Они завалили двух кабанят, меня попросили это снять. Кадр обошел весь мир. Проблем не было, только «зеленые» в Канаде подняли шум, выкатили иск к Малруни чуть ли не на миллион баксов. Козырев, министр иностранных дел, пришел утром к Деду с пачкой газет, наговорил Бог знает что. Еще добавил, будто я продал снимок за 1250 долларов. Дед вскипел: «Фотографа отстранить!»

— Откуда Козырев цифру взял?

— Понятия не имею. Через месяц позвонила Наина Иосифовна: «Дима, куда вы пропали?» Я объяснил. Следом набрал Коржаков: «Прилетай в «Бочаров ручей». Приехал, Дед с помощниками в беседке чаи гонял. Меня усадил рядом, но сначала не замечал. Вдруг резко повернулся: «Смотрите мне в глаза. Правда, что за 1250 долларов продали ту фотографию?» Я ответил: «Борис Николаевич, таких денег за вас пока не дают». Он грохнул от хохота. И меня вернул.

Кабинет

— Хоть раз с Ельциным выпили?

— Не-а. Я не по этой части.

— А говорили, в юности ураганили...

— Так я ж не водку имел в виду. Женщин. Ну и вкусно пожрать любил. А выпивка — не мое. Разве что в мороз могу чуть-чуть текилки хлопнуть.

— Ельцин — хороший мужик?

— Да! Не злой. Матом вообще не ругался. Один раз на кого-то зыркнул: «Мать твоя женщина». Всё. Наина Иосифовна — тоже изумительный человек. Добрая, тихая, спокойная.

— Самый неприятный персонаж в окружении Ельцина?

— Бурбулис. Скользкий тип. К тому же прибалт — пока что-то скажет, уже все закончится... Деда нынче многие поливают. Особенно усердствуют те, кого он из говна достал. Неблагодарные! Но были рядом с ним и достойные люди. Например, Ерин. С виду вахлак вахлаком, а на самом деле — интеллигентный, порядочный. Или Рушайло. Поначалу симпатии не вызывал. Узнав его получше, понял — мужик классный. Здорово мне помог, когда я в «Блохинвальде» лежал.

— Где-где?

— В онкоцентре на Каширке. Когда я пошел на поправку, приехал помощник Рушайло. С пачкой долларов: «Держи». Я отказывался, а он: «Бери, пригодятся. Ты же сейчас без работы...» Еще с генералом Баранниковым дружил. Жаль, на похороны к нему не попал. Из-за Коржакова.

— Каким образом?

— Не пустил. В тот день в Кремле была важная съемка, я хотел вырваться на Ваганьково, попрощаться. Но Коржаков сказал: «Если узнаю, что ты был там — отправишься на десять дней в Лефортово». И я не поехал. До сих пор себя корю.

— Костикова, бывшего пресс-секретаря Ельцина, при вас сбросили с парохода в Енисей?

— Да. Это Барсуков с Коржаковым организовали. Костиков — зануда жуткий, не в ладах с чувством меры, многих раздражал. Когда возглавил пресс-службу президента и осознал, что теперь на машине в Кремль въезжает, совсем голову потерял.

— В Кремле вы изучили каждый закуток. Что особенно поражало?

— Крохотный кабинетик Саши Лифшица. Дед считал, что министр финансов в любой момент должен быть под рукой, и Саша перебрался в Кремль. Милейший человек, невероятно остроумный. Если силовики не представляли свои кабинеты без портрета Дедушки в краповом берете, то Лифшиц повесил в рамочке фотографию старого еврея с огромным шнобелем. Рассказывал мне: «Однажды заходит Дед. Долго всматривается в портрет, сопит. Наконец спрашивает: «Кто это?» — «Папа».

— Реакция Ельцина?

— Покачал головой, развернулся, ушел. Молча. Говорю Лифшицу: «Может, дать тебе портрет Деда в краповом берете?» А он: «Зачем? Пусть папа висит. Очень удобно. Думаю, поэтому у меня никто не задерживается. Глянут на папу — и бочком к выходу». Папа, кстати, непростой. Бывший майор НКВД. Но шнобель такой, что сначала в дверях появлялся нос, а через минуту — папа... К разговору о кабинетах. Помните маршала Ахромеева?

— Конечно.

— Когда он покончил самоубийством, я целый день в Кремле ходил мимо его кабинета. Не подозревая, что маршал там уже в петле.

— Причем, как мы вычитали, выбрал странный способ — повесился сидя.

— Да-да, была версия, что ему помогли умереть. Наверное, я последний, кто сфотографировал Ахромеева. Как раз в то утро во время заседания. Видели бы вы его лицо. Бледное, высохшее, будто посмертная маска. Подумал — человек одной ногой в гробу.

Алтарь

— Похороны Ельцина снимали?

— Да. Для «Коммерсанта». К тому моменту уже не работал ни с Дедом, ни в АПН, которое переименовали в РИА «Новости».

— Тяжелая съемка?

— Я никак не мог сделать нормальный кадр, потому что гроб стоял на возвышении. Забрался на какую-то лестницу, щелкнул — тоже не то. Мелковато. А дело уже к концу. И тут озарение! Ноги сами понесли к алтарю.

— А дальше?

— Залез! Прямо на алтарь!

— Дмитрий Абрамович, какое богохульство.

— Самое удивительное, на меня никто не обратил внимания. Ни церковная охрана, ни президентская. Я навел камеру на лицо Ельцина. Вдруг мелькнула тень. Понял — сейчас кто-то подойдет. Секунду спустя увидел Наину Иосифовну, которая клонилась над гробом и поцеловала Деда. Я успел снять.

— «Коммерсант» хорошо заплатил?

— За всю съемку — 10 тысяч долларов. Но без этого кадра гонорар был бы намного меньше.

— Как вы уходили от Ельцина?

— После выборов 1996-го изменилось все. Дед был уже больной. Новым руководителем администрации стал Чубайс. Его не устраивало, что я — корреспондент АПН, а не сотрудник пресс-службы президента. Это изначально было мое условие, еще с Коржаковым оговаривал. Меня душили, но в штат к ним не пошел. Понимал — сразу перекроют кислород, работать не дадут. А пока вольный — делал, что хочу. Подчинялся Деду напрямую. Кроме него мне никто не мог ничего приказать. Но в 1997-м «малина» закончилась. Когда Чубайс завел старую пластинку о переходе в штат, ответил: «Нет, спасибо. Я в неволе не размножаюсь».

— Больше с политиками сотрудничать не предлагали?

— Был один вариант. Только-только ушел от Деда — звонок. Галя Волчек: «Приходи вечером на спектакль, с послом Израиля познакомлю. Есть разговор». Послом оказалась дама. На кривых ногах, а рукопожатие такое, что чуть мне ладонь не сломала. Предложила стать личным фотографом Нетаньяху. Зарплата — 8900 долларов. Плюс пожизненная пенсия — 89 процентов от этой суммы. «У нас всё по американскому образцу», — добавила она.

— Заманчиво.

— Согласен. Но я не поехал. Жара в Израиле страшная. В моем возрасте резко менять климат рискованно. Да и усталость после семи лет работы с Дедом накопилась такая, что совершенно не хотелось срываться за тридевять земель.

— Какая ваша профессиональная мечта еще не сбылась?

— Очень хочу снять картину под условным названием «Паркетный фотограф». В память о дядьке. Это будет дань уважения замечательному кинорежиссеру. Я и сценарий уже набросал. Решил, что начнется фильм с кадров «Подкидыша», где я мелькнул в эпизодике.

— Так в чем проблема?

— Осталось найти деньги. Если удастся воплотить — буду самым счастливым человеком на свете.

Дмитрий Донской. Фото Из личного архива
Дмитрий Донской. Фото Из личного архива